Коридор, ведущий к дверям тронного зала.

Утро, расцветившее небо над крышами и шпилями столицы розовым заревом рассвета и ознаменовавшее наступление двадцатого дня месяца инлания, было встречено непривычной тишиной на городских улицах. Обычно в это время столица уже просыпалась, и улицы многочисленных кварталов оглашались привычными звуками города: торопливыми шагами спешащих на работу граждан, цокотом копыт и скрипом проезжающих повозок, лязгающей поступью вооружённых патрулей стражи, скрежетом дверных петель, гнусавым бормотанием подгулявших пьяниц и торжествующими возгласами встречающих их жён, перебранками первых уличных торговцев – словом, всеми теми звуками, из которых слагается повседневный городской шум.
Но в это утро улицы полнились тишиной, лишь изредка прерываемой каким-либо звуком. Прохожие на улицах вели себя непривычно тихо, молча расходясь по своим делам и то и дело тревожно оглядываясь по сторонам. Не было слышно ни брани, ни смешков, ни шума и бряцанья струн из дверей трактиров. Казалось, столица как-то притаилась, приникнув к земле, словно напуганная неведомой угрозой. Высящиеся над крышами шпили и башенки, обычно горделиво вздымающиеся над морем уличной суеты и гомона, сейчас казались немыми монументами безмолвию.
Лишь один звук был общим для всех улиц: тихие хлопки ткани под утренним ветром. Это трепыхались на ветру многочисленные траурные флаги, вывешенные на фонарных столбах и на фасадах домов. Почти каждое здание Верхнего города было отмечено знаком скорби: столица безмолвно изъявляла свою печаль и соболезнования правящему дому в связи с безвременной кончиной Его Блеймрийского Величества, светлейшего короля Гаала. Столица словно бы склонила в скорбном молчании головы пред зданием дворца, безмолвно возвышающимся посреди городских кварталов в кольце стен. Сам же дворец изнутри тоже был по большей части погружён в тишину – но тишина эта была другой, словно бы исполненной тревожного и напряжённого ожидания: как будто в воздухе витало предчувствие грядущих событий и великих перемен, и теперь дворец терпеливо ждал…

…Именно такое впечатление создавалось у молодого человека, который шагал по коридору дворца: воспоминания об увиденном на улицах, до того, как он осадил запыхавшегося коня у ворот замка, не покидали его. Мягкие ворсистые ковры, которыми был устлан пол, скрадывали его шаги – иначе под сводами дворца разносился бы звук окованных металлом каблуков. Высящиеся на постаментах алебастровые бюсты дворцовых служителей провожали юношу слепыми, но осуждающими взорами: им явно был не по нраву его облик, далёкий от изысканности и ухоженности придворных особ.
В самом деле, парень не слишком походил на того, кому нашлось бы место при дворе короля. Светлокожий и зеленоглазый, с растрепавшимися по плечам тёмными волосами, он был одет по-дорожному: неброский темно-серый камзол с простым светло-бежевым шитьём, расстёгнутая на груди белая рубаха, тёмные брюки, заправленные в высокие остроносые сапоги. Плечи его покрывал темно-серый плащ с откинутым за спину капюшоном. Одежда парня выглядела запыленной, а сам он – довольно усталым, что лишь преумножало подозрения. Пара мечей в ножнах, украшавших его пояс, тоже не внушала доверия. И лишь резной посох в его руках – вырезанный из темного дерева, с загнутым навершием, украшенным прозрачной красноватой линзой огранённого кристалла – выдавал в юноше носителя магической силы. В остальном он мало походил на человека, вхожего во дворец: тем более удивительно, что при виде его двое безмолвных стражей в доспехах, дежуривших по сторонам коридора, с лязгом вытянулись во фрунт, взяв алебарды в парадную позицию. На ходу юноша ответил им легким кивком: стражи приняли прежнее положение, пропуская мимо себя Маркуса Калеба Витольда Де Уаэлби – второго принца Блеймру, Черного Рыцаря королевского Ордена и кузена Его Высочества Рейниона Де Ла Блестимора.
Пройдя по широкому коридору к резным дверям тронного зала, Маркус замедлил шаг. Двое рыцарей по бокам от входа дружно приняли парадную стойку, скрежетнув доспехами. Юноша смерил взглядом двери зала: войти прямо сейчас он не мог, невзирая на свой статус – пожалуй, следовало дождаться, пока его пригласят. Как-то странно было осознавать, что сейчас, вступив в зал, он не увидит на троне привычную фигуру короля Гаала, не услышит его голоса, отдающегося эхом под высокими сводами, украшенными лепниной… Не услышит больше никогда.
Маркус потратил вечер и половину ночи, добираясь до столицы: он постарался покинуть особняк в окрестностях города Танрата как можно скорее, едва получив весть о кончине Его Величества, управившись на скорую руку с частью дел и отложив на неопределённый срок другие. На своём пути он вынужден был лишь пару раз сделать передышку, чтобы не загнать коня: как назло, раздобыть заводную лошадь не удалось, и потому питомцу принца, чёрному жеребцу по кличке Нигредо, пришлось выдержать не самый легкий путь. Сам Маркус тоже изрядно устал: к тому же ему не довелось вкусить ни ужина вчера, ни завтрака сегодня – и то, и другое ему заменили несколько глотков воды из походного меха. Впрочем, сейчас голод и усталость не следовало принимать в расчет: событие, потрясшее королевскую семью, было слишком шокирующим, чтобы в такой момент помнить о собственных неудобствах. Сейчас следовало сосредоточиться на предстоящем разговоре с Рейнионом. К тому же, второго принца немного тревожила судьба его сестры: Вилия отбыла в столицу три дня назад, и кто знает, как на неё повлияли события во дворце. Чего доброго, она вместе с половиной придворных заключена под домашний арест в своих покоях до выяснения обстоятельств смерти короля.
Мысли принца вновь вернулись к покойному государю. Уму непостижимо: короля Гаала больше нет. Утром, когда он ехал по улицам, ему казалось, что столицу поразила чума: почти полное отсутствие народа, тишина, траурные флаги на столбах. Казалось, ничто не в силах подкосить государя, непоколебимого, словно оживлённый внутренним пламенем каменный колосс из древних легенд, и вдруг… Выходит, теперь судьба страны ложится на плечи Рейна. И от того, справится ли кузен с возложенной на него ответственностью, зависят судьбы миллионов…
Маркус тихо вздохнул. Он всегда знал, что этот момент рано или поздно настанет, но не предполагал, что настолько неожиданно.
Мысли принца прервал негромкий оклик. Он не заметил невысокого сутулого придворного с усохшим морщинистым лицом, неслышно возникшего из левого коридора и приблизившегося к нему. Плечи старика покрывала пурпурная мантия, отороченная белым мехом, а бугристую лысину венчала полукруглая шапочка. Подойдя ближе, придворный слегка склонился в поклоне, насколько позволяли его старые кости.
– Приветствую вас, мой принц… – промолвил он. – Его Высочество ждёт вас: можете входить.
– Приветствую. Благодарю вас… господин Фердинанд. – припомнив имя старика, отозвался Маркус. Словно по команде, резные двери зала без малейшего скрипа приотворились: второй принц сделал шаг вперёд – и вступил под своды малого тронного зала. Здесь полы не были устланы ковром, и поступь его подкованных сапог по каменному полу эхом раскатилась под потолком.

Среда, 20 инлания, 771 год Эпохи Солнца.

На троне.

Даже когда у Рейна были какие-то личные проблемы, приносящие ему много неприятных минут, что он проводил в еще более неприятных размышлениях, те проблемы не превращали короткий промежуток времени в невероятно длинный, как это было сейчас. За один день, предыдущий, принц словно состарился лет на восемьдесят, если опираться на его собственные ощущения – на его плечи что-то давило, а попытки выправить спину приводили к какой-то глухой боли и чувству того, словно он как последний крестьянин, разгибал ее только по вечерам, а весь день трудился в каком-нибудь поле. Все девятнадцатое число стало словно одним длинным годом, что тянулся неимоверно долго и словно во сне, из-за чего далеко не все моменты этого дня сохранились в памяти так четко, как могли бы. В душе Келлума творилось что-то непонятное, словно сама она была олицетворением хаоса. Здесь была и невероятная печаль от смерти родного человека, отца, который всегда был предметом восхищения принца (да и не только его, если уж так подумать), одним из вариантов идеала из идеалов. И чувство растерянности, в виду утери этого идеала, самого факта потери отца, осознания того, что отныне он более не сможет спросить у него совета или поделиться какими-то своими мыслями. Здесь был и страх по причине того, что теперь он не будет просто советовать что-то более опытному лицу, а займет место этого лица, будет тем, кто будет обязан принимать эти самые решения, будет опорой для тех, кто его окружает, надеждой и светом для них. Человеком, на которого можно и нужно положиться в самой критичной ситуации, даже если она будет казаться невыполнимой. В виду понимания этого была и неуверенность, ожидание того, что вот-вот Рейн да совершит какую-нибудь непростительную ошибку, что приведет к ненужным разговорам или взглядам в его сторону, станет еще одной причиной разговоров о том, что он не в состоянии принять правление на себя. И все размышления об этом начинали порождать сомнения – а действительно ли он готов принять правление на себя? Может быть, он действительно слишком неподготовлен к этому, не сможет выдержать нагрузки, давления? Ведь если об этом говорит не один и даже не два человека – это вполне может оказаться правдой. А если так, то как избежать совершения этих непростительных ошибок, как понять, что ты вот-вот их совершить, как сделать так, чтобы никого не подвести? Что ему нужно делать, как ему нужно это делать? Если раньше Рейн был довольно-таки уверен в себе, то теперь, чем больше он думал обо всем этом (причем порой размышления на эту тему приходили сами собой и шли фоном, и лишь потом принц ловил себя на мысли, что вновь размышляет об этом), тем больше он сомневался в себе и в своих силах. И это его особенно волновало. Сомнения – опасная вещь, они могут вмиг изменить взгляды человека на ту или иную ситуацию, толкнуть его к принятию неверное решения, которое в нынешней ситуации Рейн себе принять просто не мог позволить. Теперь от него слишком много зависело. Поэтому за последние дни, размышляя об этом и над всем тем, что происходило вокруг него, он скорее переключился в режим «легкого привидения» - если раньше он предпочитал скрывать большую часть своих эмоций, то сейчас они словно все испарились. Возможно, шок до принца дошел только сейчас и выражался подобным образом, а может быть это была защитная реакция, появившаяся сразу после объявления народу о смерти Его Величества Короля.
Надо отметить, выступление далось Рейну очень тяжело, однако всем своим видом он старался произвести впечатление пусть и огорченного вестью человека, но не растерянного, а готового принять новые обязанности, готового к новым испытаниям и трудностям, готового к тому, чтобы продолжить дело того, чье место он отныне обязан был занять. Не хватало еще, чтобы народ Блеймру увидел в принце страх или неуверенность, тем более в такой момент. Нет, Келлум был обязан олицетворять собой полные противоположности этих двух качеств в человеке. И, по словам советника, у него это вполне получилось. Конечно, ненужным пафосом и уверенностью в себе он не светился, но такого эффекта принц и не старался достичь. Как ни странно, он был просто искренним, и это оказалось наилучшим вариантом. Вместе с грустью в нем была видна и гордость за отца, которого более не было среди живых, и чувство долга перед гражданами, понимание взвалившейся на его плечи ответственности. Это и было по мнению Рейна главным в данной ситуации – дать понять народу, что жизнь на смерти короля не закончилась, даже если это воспринимается слишком тяжело, это не означает конец прежней жизни. Ведь всем известно, насколько люди порой могут боятся перемен…

- Милорд, - донеслось до сознания принца, заставив его приоткрыть глаза.
«Тронный зал… А, да, конечно», - Рейн глубоко вздохнул и выпрямился в кресле. Похоже, он немного задремал, это было на него не очень похоже, ранее он бы это себе никогда такого не позволил, а сейчас даже не заметил, как начал погружаться в сон.
Несколько раз моргнув, принц быстро оглядел тронный зал. Величественное место, если задуматься. Именно здесь, в этом зале, его отец, дед, прадед и все прочие короли последних столетий Блеймру восседали на символе своей власти (и это была далеко не корона, а трон), верша судьбы многих тысяч людей одним лишь словом, а порой и личной прихотью. Не все короли Блеймру были идеальны, это правда, среди них были и такие, коих можно было бы назвать позором королевского рода, за что они в свое время о поплатились, и задумываясь об этом, принц каждый раз задавался вопросом – каким же правителем станет он? Будут ли его любить? Или же его действия вызовут ненависть? Какой след он оставит в истории для своих потомков, какие из его действий приведут к тем или иным изменениям и что это будут за изменения? Все это не давало покоя Рейну еще с детства, разве что теперь он смотрел на эти вопросы с немного иной стороны. Если ранее они были лишь частью праздных размышлений, то сейчас эти вопросы отображали частичку нынешней ситуации, одни из самых актуальных личных вопросов принца. Взгляд юноши же сейчас был устремлен на парадные двери, вернее, дверь в первую часть тронного зала. Сейчас они были открыты, в виду прихода советника, по всей видимости, он отходил, а в виду своей дремы Рейн этого даже не заметил.
Это заставило принца сокрушительно, но не очень сильно, покачать головой, вздохнув. На самом деле в тронном зале он находился практически с самого утра, решив, что теперь все вопросы лучше решать здесь, а не как раньше – в приватной и уютной обстановке своего кабинета. Тем более что сейчас в основном шли доклады о ходе работы Черных Рыцарей, которых тайно выпустили еще и в город, для наблюдения за реакцией граждан, выявления ненужных тем разговора и вообще фиксирования таковых. И для устранения проблем в зародыше, как любил выражаться советник.
- А, Франчес… - принц провел пальцами левой руки по лбу, слегка прикрыв глаза и после слегка нахмурившись, задержав пальцы на переносице. – Маркус прибыл?
- Да, милорд, через несколько минут он явится, - кивнул советник, с задумчивой серьезностью глядя на принца. – Простите за вопрос, но вы сегодня спали, мой принц?
- Так заметно? – устало, а скорее даже вымучено улыбнулся Келлум, убирая руку от лица и поднимая взгляд на старого друга.
- Да.
- Всегда любил твою прямолинейность.
- Простите, милорд.
- Нет, все в порядке, тебе не за что извиняться. Неделю назад ты бы этого не сделал, - напоследок заметил принц, чуть сощурив глаза и продолжая слегка улыбаться.
- Неделю назад…
- …Я не был в еще одной неделе от коронации, - Рейн опустил взгляд; на его лицо вновь словно легла тень. – Не хочу принимать его в таком виде. Ты же знаешь, у нас никогда не было теплых отношений, а сейчас в его глазах только и будет, что осуждение. Это молчаливое осуждение… оно ведь не только в его глазах, ты знаешь?
- Милорд? – слегка склонив голову вбок, Франчес убрал руки за спину, сделав один шаг ближе к трону, останавливаясь примерно в полуметре от него.
- О, ты ведь должен это знать, это все знают, - хмуро усмехнувшись, Рейн покачал головой, слегка отмахнувшись кистью левой руки, локоть которой был поставлен на подлокотник. – Юный принц, милый и наивный, неспособный принять правление… не так ли? Не думай, что я этого не замечаю. А Маркус… ты думаешь, он не придерживается такого же мнения? Не удивлюсь, если одним из его желаний ныне стоит моя смерть вместо моего отца и наличие какого-нибудь другого «королевского мужа», которому можно было бы передать власть…
Услышав легкие нотки раздражения в голосе принца, советник слегка нахмурил брови.
- Возможно, не стоит делать столь поспешные выводы, мой принц?
- Возможно, - кивнул Рейн. – Но я все равно уверен, что Маркус никогда не примет меня как своего короля. Даже ты это знаешь, это знают все, кто знает нас обоих хотя бы немного.
Советник промолчал, на что Рейн лишь слегка качнул головой, усмехнувшись.
- Он скоро прибудет, я бы хотел поговорить с ним наедине, однако я попрошу тебя подождать снаружи… возможно, мне позже понадобится твоя помощь.
- Как скажете, милорд, - Франчес слегка склонился, опустив взгляд в пол, после чего выпрямился и развернувшись на каблуках дорогих мужских туфель, вышел из тронного зала, провожаемый лишь взглядом принца и отзвуками стука каблуков о гладкий каменный пол. После того как стих глухой гул от закрываемых дверей в зал, принц глубоко вздохнул и передернул плечами, не с особой радостью отметив, что они при этом весьма громко хрустнули.
«Хорошо, пора, Рейн, соберись», - сказал себе юноша, поправив высокий ворот длинной темно-зеленой накидки с меховым подолом, что сейчас была надета поверх темно-коричневого камзола с золотистым швом, с не менее твердым стоячим воротником, из-под которого на груди выглядывала гармошка белоснежной рубахи. На ногах же принца были почти облегающие черные штаны, заправленные в сапоги из скалсовой кожи, доходящие почти до колен, с высокой шнуровкой. Не самая удобная обувь для походов или путешествий, однако как повседневная обувь или официальная – вполне годилась и выглядела довольно элегантно, при этом не слишком вычурно.
Словно почувствовав, что кузен скоро будет в зале, принц поставил локти на подлокотники и сомкнул пальцы рук на уровне груди – в тот же момент открылись двери и раздался голос одного из стражей, который как раз сделал несколько шагов внутрь тронного зала:
- Его Высочество Принц Маркус Калеб Витольд Де Уаэлби Блеймрийский.
Рейн глубоко вздохнул, задержав на пару секунд дыхание, в которые (и он поймал себя на этой мысли) он быстро стрельнул взглядом в сторону, как если бы хотел заглянуть за спину. Когда же в зале послышались шаги Маркуса, принц чуть опустил голову, но при этом перевел взгляд на вошедшего кузена, из-за чего сам взгляд мог получиться несколько серьезным. Впрочем, в предвкушении разговора сам Рейн почувствовал, как проснулся и даже в какой-то степени перехотел спать. Разговоры с Маркусом – они были достойны написания целых книг на своей основе, кто слышал разговоры двух принцев достаточно часто, мог даже с уверенностью сказать почему. Оставалось лишь надеяться, что на этот раз Маркус не начнет строить из себя важного и незаменимого, как всегда он представлялся Рейну, как если бы сам Келлум был кем-то мелким и незначительным, а не его будущим королем. Именно такое впечатление производил Маркус в последние их разговоры друг с другом – какая-то степень пренебрежения, словно всегда витала в воздухе.
Когда же в тронном зале оба принца остались с глазу на глаз, Рейн приподнял подбородок и сделал жест рукой, призывая подойти чуть ближе – все-таки Маркус стоял у самых дверей – и произнес:
- Благодарю, что прибыл так быстро, сейчас это действительно было необходимо, - принц на секунду опустил взгляд, словно задумался, но затем вновь поднял его и сказал, слегка улыбнувшись. – Я даже не знаю с чего лучше начать, по правде говоря… глупо было бы писать длинные речи для приветствия, как ты считаешь? И все же... я действительно рад, что ты приехал по первому же зову.
«Да… осталось только получить пару ответов на нужные вопросы», - промелькнуло в голове.
- Надеюсь, дорога не принесла никаких проблем, - почему-то казалось, что если не сказать эту избитую и банальную фразу, разговор нормально так и не начнется. - Я хотел поговорить с тобой о многих вещах, однако... ты выглядишь несколько усталым - уверен, что тебе не нужно какое-то время на отдых после дороги?
Предложение Рейна было совершенно искренним и это выражалось в его взгляде и легком наклоне головы, в сторону кузена.

Двери тронного зала за Маркусом тихо затворились. Окинув зал стремительным взором, второй принц в первую очередь узрел кузена, восседавшего на королевском троне: руки Рейна опирались на подлокотники, а пальцы были сомкнуты перед грудью. Поза сама по себе словно бы свидетельствовала о том, что Рейн настроен на серьёзный разговор: в довершение этого, кузен воззрился на него исподлобья, словно заранее ожидая какой-нибудь каверзы. Маркус мысленно вздохнул: однако, когда Рейн поманил его рукой, он молча прошёл к трону и низко склонил голову в знак приветствия. «А ведь в скором времени придётся приветствовать его по всей форме: королю не скажешь просто так «Здравствуй, Рейн». Что ж, по крайней мере, я пока что могу обращаться к нему более-менее на равных». Сам же кузен без приветствия обратился к нему вполне по-свойски, без официоза и всяческого высокопарного пустословия, вроде «мой дражайший кузен, в сей скорбный день я крайне признателен, что вы откликнулись на мой зов и поспешили…» и так далее.
– Благодарю, что прибыл так быстро, сейчас это действительно было необходимо, – молвил кузен: в голосе его слышалась некоторая нерешительность, словно он не сразу подобрал подходящие слова. – Я даже не знаю с чего лучше начать, по правде говоря… глупо было бы писать длинные речи для приветствия, как ты считаешь? И все же... я действительно рад, что ты приехал по первому же зову. – Последнюю фразу принц сопроводил неуверенной улыбкой.
– Приветствую, Келлум. – промолвил Маркус, подняв голову. – Не стоит благодарности, право слово. По правде говоря, я надеялся прибыть ещё вчера к вечеру, но не смог вырваться сразу. – Он и сам вряд ли смог бы объяснить, отчего употребил второе имя кузена, которое, как он знал, нравилось Рейну куда больше первого: будто почувствовал, что так будет правильней.
Взглянув в лицо кузена, он ощутил непритворное сочувствие. Казалось, за эти дни Рейн постарел сразу на два десятка лет: пережитое горе ощутимо состарило наследника престола. Глаза как-то потускнели, во взоре за напускной подозрительностью и недоверием чувствовалась опустошённость – словно руины, припорошенные пеплом угасшей боли. Невзирая на обычную ухоженность, принц выглядел сломленным. Если бы не его речь и интонации – можно было бы подумать, что кто-то вырвал из тела наследника престола душу, оставив на троне лишь оболочку в богатом наряде и с потухшим взором, в которой едва теплится жизнь.
В какой-нибудь другой, менее серьёзной ситуации, подавленность Рейна стала бы для Маркуса лишним поводом убедиться в слабоволии кузена: но сейчас он бы почувствовал самого себя последней тварью, если бы хоть единой мыслью вздумал укорить Рейна в упадке духа. «Король всегда должен служить для своих подданных образцом для подражания, он обязан хранить силу духа в дни любых невзгод и укреплять сердца народа»… все эти высокопарные пустые словеса из книг не стоили абсолютно ничего в данной ситуации. Маркус почти физически ощущал окутывавшую Рейна ауру подавленности и смятения. Как бы он ни относился к кузену, сейчас следовало отгородиться от всех посторонних чувств.
Меж тем Рейн, которого прибытие кузена словно бы немного ободрило (но если это так, откуда в его глазах появилась эта настороженность, словно он в чем-то заподозрил Маркуса?) сообщил, что собирался обсудить с ним немало важных вопросов, попутно изъявив надежду, что поездка в столицу прошла нормально – и поинтересовался, не желает ли Марк сперва немного отдохнуть? Последнее предложение он сопроводил легким кивком головы, словно бы подчеркивая внешний вид кузена.
Маркус окинул себя беглым взором и мысленно хмыкнул. Да уж, хорош второй принц! После многочасовой ночной скачки он действительно производил впечатление утомленного дорогой человека. Одежда и сапоги сплошь в дорожной пыли, волосы растрёпаны, к тому же от наряда Маркуса отчетливо тянуло конским потом. Если бы не посох в руках, сейчас он скорее походил бы на какого-нибудь наёмника: ни следа придворного лоска и благовоспитанности. Впрочем, сам второй принц никогда не придавал большого значения состоянию одежды (за исключением, пожалуй, тех случаев, когда ему предстояло свидание с дамой: вот в этих ситуациях непременно следовало выглядеть наилучшим образом – как гласила известная поговорка, «девушки любят ушами… но влюбляются глазами»). Что такое наряд, даже самый роскошный: по сути, всего лишь скроенные вместе куски различных тканей и мехов с металлическими или костяными застёжками. Подлинное значение костюму придаёт лишь тот, кто в него облачён: если надеть на нищего королевскую мантию, он всё равно останется тем же нищим, и при случае украдёт из казны сто аданов и сбежит из дворца.
– Всё прошло нормально, никаких приключений. – отозвался он в ответ на вопрос о дороге. – Если ты собирался о чём-то со мной поговорить, то конечно. Раз это важно – я могу и подождать с ванной и всем таким: давай обсудим самое важное прямо сейчас, а потом уже поговорим об остальном. Например, за завтраком. – Он взглянул на кузена. – Вроде бы до начала трапезы ещё есть время?
Маркус не лукавил и не стремился продемонстрировать своё активное участие в государственных делах. Если речь должна была идти о чём-то важном (а глупо было полагать, что в связи с кончиной короля Рейну вздумается обсуждать какие-то пустяки вроде последних фасонов париков у придворных фрейлин или цветение дильестровых орхидей в оранжерее), можно было пренебречь голодом и выслушать кузена. Кто знает, как повернулась ситуация за дни его отсутствия. Маркус уже не в первый раз укорил себя за то, что не послал все дела в поместье куда подальше и не вернулся с Вилией в столицу тремя днями раньше. Не слишком приятно чувствовать себя выпавшим из событий, пусть и на столь короткое время. В истории королевства три дня - срок вполне достаточный для того, чтобы совершить какой-нибудь государственный переворот и посадить на престол шута вместо короля...

Рейн не ожидал, на самом деле, что после слов Маркуса ему станет как будто немного легче, словно с плеч упал еще один груз, из прочих, что все еще придавливали принца к земле. По правде говоря, он вообще редко когда слышал от Маркуса по-настоящему искреннее сочувствие или что-то подобное – обычно все сводилось к взаимовежливому, но, несомненно, натянутому общению, только лишь чтобы избежать ненужных споров. И приходилось порой надевать на себя маску кого-то другого, причем Рейн подозревал, что не только ему. Маска примерного кузена, который хорошо относится к своему двоюродному брату, конечно-конечно, и все очень довольны. Однако сейчас принц был рад слышать в голосе все-таки брата, отсутствие этих самых натянутых ноток, наигранных и не искренних. Похоже было, что даже сейчас Маркус решил запихнуть некоторые свои качества подальше и проявил-таки определенную степень понимания и снисхождения… если бы этого не было, Рейн был бы в нем разочарован, как в личности. Но разочарования не было, а потому лицо принца немного разгладилось, пусть улыбка и пропала с лица, а вместо нее последовал глубокий вдох. Поджав губы на мгновение и задержав дыхание, Келлум медленно выдохнул, глядя куда-то в район щиколоток кузена, в то время как перед его глазами проплывали образы его возможной реакции на те или иные слова Рейна. Сам же принц как раз думал, что следовало говорить Маркусу, а с чем лучше было подождать, следовало ли говорить о кое-каких вещах или лучше было не рисковать. Он не был склонен к жестокости, пусть и мог проявлять такое качество при необходимости, но возможные варианты ведения разговора и его тем казались принцу жестокими, а потому он уже изначально не особо горел желанием к ним прибегать. Он терзался этими размышлениями еще до приезда Маркуса, сейчас же эти мимолетные воспоминания о них погрузили принца в не самое хорошее чувство, сравнимое лишь с нечто средним между раздражением и отвращением. Как если бы он нашел у себя в супе муху, но лишь тогда, когда уже взял бы ложку с ней в рот.
Это неожиданное сравнение едва не заставило Келлума передернуть плечами, чего он так и не сделал, однако брови его на мгновение вздернулись вверх, а глаза прикрылись. Но произошло все это так быстро, что вряд ли бы бросилось в глаза.
- Не совсем, думаю, посещение обеденной несколько задержи наш разговор, у меня еще были некоторые дела, - задумчиво отозвался Рейн, поднимая взгляд на кузена. – Не смогу составить тебе компанию, поэтому, раз ты не против, лучше обсудим все сейчас.
Принц быстро оглядел зал, подумав, что в нем все-таки весьма не хватает каких-нибудь кресел… сейчас держать Маркуса на ногах лишний раз не хотелось, тем более зная о том, что он устал с дороги. Но делать было нечего – уходить из тронного зала принц не собирался. Вернее, не мог…
- Боюсь, самое важное займет слишком много обсуждаемого времени, поэтому начну с основного, - начал юноша, чуть выпрямившись и параллельно слегка поведя плечами. – Твоя сестра и моя кузина, Вилия, сейчас находится в Мако-Кохане. На самом деле я хотел отправить туда тебя, однако в столице тебя не оказалось и я решил положиться на нее, - глаза принца на мгновение чуть сузились, словно ему в лицо ударил несильный ветер, затем стихший. – Причина ее нахождения там проста – мне нужен был кто-то, кто проведет… смотр Гильдии и находящихся в Мако-Кохане представителей Совета Магического Сообщества, а также начальства Серебряного Сада. Никаких особых поручений я давать не стал, лишь дал указание на проведение оценки ситуации. Причина такой необходимости в следующем: смерть короля не считается случайной.
На последней фразе голос Рейна стал заметно холоднее, словно он что-то вспомнил, потому как даже сам принц на последнем слове опустил взгляд, который словно затвердел, как цемент.
- Однако ни одно из исследований не дало ни единого результата, который бы сказал, что именно привело к смерти. Многие склоняются к мнению, что это было совершено с помощью колдовской силы. И как ты можешь помнить, Дагвур Дагарт был во дворце не так давно, перед нашим с тобой отбытием...
Казалось, Рейн хотел сказать еще что-то, однако как будто передумал и, моргнув, более внимательно посмотрел на кузена.
- Знаю, я слишком рано спрашиваю, но… что ты можешь сказать по этому поводу?

Рейн предпочёл не ходить вокруг да около, а сразу приступить к делу. В глубине души Маркус был этому рад: если бы кузен принялся сейчас плести словесные тенета, не решаясь сразу изложить суть проблемы (а по его лицу было видно, что вопрос его весьма тревожит, и он не совсем уверен, как обратиться с ним к Марку – как будто сомневается, можно ли ему доверять), он был бы разочарован. Сам он всегда ценил в людях умение высказываться напрямую, без лишних словесных кружев – которые, по его мнению, были ещё одним признаком неуверенности в себе. Естественно, что подобная манера речи менее всего пристала наследному принцу, каковым являлся Рейн – тем более, что в скором времени ему предстояло стать королём и взять в свои руки бразды правления всей страной.
Впрочем, поначалу слова кузена пробудили в душе Маркуса сперва удивление, затем – гнев, а позже – досаду. Известие о том, что Рейн отослал Вилию в Мако-Кохан, не дождавшись самого Маркуса, дабы «проинспектировать» присутствующих там членов магического сообщества и лидеров Серебряного Сада, а затем добавил, что испытывает сомнения в преданности престолу Дагвура Дагарта – так как тот побывал во дворце незадолго до кончины короля – Маркус на секунду перевёл взгляд на носки своих сапог. Он просто не хотел, чтобы кузен заметил, как его глаза на мгновение сверкнули яростью.
«Он что, совсем лишился разума? Отправил Вил на встречу с главными магами государства, зная, что среди них может оказаться предатель – да ещё и не один?!? Послал мою сестру, быть может, в пасть к волкам?!? Да если кто-то из них догадается о подлинной цели этого визита – у Вилии нет шансов вернуться оттуда живой!». Маркус едва не заскрипел зубами: только-только он испытал надежду на то, что кузен наконец-то повзрослел – и тут такая оказия. «Проклятье, если с Вилией что-нибудь случится… хоть что-нибудь! – я даже не представляю себе, что с ним сделаю. Как он мог так поступить? Или его разум помутился настолько, что он заподозрил всех родственников в заговоре против него и решил избавиться от нас по очереди? Что он дальше отмочит? Отправит меня в жерло вулкана Хардан на поиски легендарных Огненных Жемчужин Ада, чтоб украсить ими свой венец? Блестящая идея, кузен!».
Впрочем, рассудительность всё же была присуща Маркусу гораздо более, чем гнев: и по прошествии нескольких секунд он частично утешился, осознав, что ситуация на самом деле не так уж плоха. Прежде всего, подозрения Рейна далеко не обязательно должны были оказаться правдой: кто сказал, что Дагвур Дагарт обязательно должен оказаться предателем? Насколько Марк знал верховного дворцового мага, тот почти никогда не вступал в конфликт с королём и не выказывал недовольства его деятельностью, не оспаривая даже такую черту характера дяди Гаала, как чрезмерная религиозность. Так что Дагарт вовсе не обязательно должен был быть причастен к убийству короля (а в том, что это в самом деле убийство, Маркус был уверен более чем наполовину). Далее: он хорошо знал Вилию и прекрасно осознавал, что она отнюдь не глупа – и достаточно умна для того, чтобы сохранить в тайне подлинную цель своего визита, каковой являлась проверка «на вшивость» членов Магического Сообщества. У Вил всегда в запасе была пара-тройка трюков, позволяющих расположить к себе человека – и можно было не сомневаться, что она найдёт способ скрыть свою деятельность под каким-нибудь благовидным предлогом (например, желанием навестить престарелого наставника). Маркус отнюдь не относился к тому самодовольному типу мужчин, которые считают женщин низшим подвидом разумных и полагают, что только мужчина имеет право быть умным и изобретательным – и которые в своём раздутом величии зачастую оказываются куда более недалекими, чем женщины. Напротив, ему известно было немало примеров из истории, когда именно женский ум и хитрость изменяли судьбы государств. Наконец, даже если в ряды магов затесались предатели (что в общем-то было вполне вероятно) – вряд ли они решились бы «засветить» себя так скоро после кончины короля, покусившись на вторую принцессу. Маги Серебряного Сада были кем угодно, только не идиотами: и должны были понимать, что если с Вилией что-нибудь приключится, то королевские войска во главе с орденом Чёрных Рыцарей вывернут Мако-Кохан наизнанку.
Мысль об этом смирила Маркусовы эмоции, оставив вместо гнева лишь приглушённое чувство тревоги: всё же пускай Вилия поскорее возвращается, хотелось бы увидеть её живой и здоровой… Меж тем кузен поинтересовался, что сам Маркус думает касаемо преднамеренного убийства короля. Принц вновь поднял взгляд на Рейна.
– Извини. Задумался на секунду о Вил… Я немного волнуюсь за неё, сам понимаешь. Если она пришлёт весточку – будь добр, прикажи оповестить меня. – Маркус сделал паузу, обдумывая вопрос кузена.
– То есть ты полагаешь, что в Серебряном Саду появились предатели. – промолвил он. – В принципе, я не удивлюсь, если так оно и есть: многие маги не поддержали идею Его Величества касательно объединения государств. Боятся утратить свою власть и статус в случае засилья технологий… – Он слегка усмехнулся. – Но чтобы покуситься на самого короля – не думал, что они способны на такое. Хотя, в принципе, для носителя колдовского дара это было бы не самой сложной задачей. В конце концов, король тоже человек, и, как любой человек, уязвим перед магией…
Маркус тихо вздохнул. Когда же он вновь заговорил, в его голосе послышались нотки раскаяния. За эти минуты он уже успел успокоиться и его раздражение поутихло. Упрекать кузена в чем-либо прямо сейчас вряд ли стоило: ему и без того было тяжело. Если обстоятельства сложатся не лучшим образом, для этого найдётся другое время.
– Не сочти это за цинизм, Келлум: и прими мои соболезнования. Мне искренне жаль, что это случилось с Его Величеством… с твоим отцом. Он был хорошим человеком и не менее хорошим королём: возможно, лучшим за последнюю пару столетий. И я многое отдал бы за то, чтобы он остался с нами. – В эти минуты второй принц совершенно не лукавил: он в самом деле глубоко почитал короля Гаала и не мог пожелать для страны лучшего государя. – Ты сам знаешь, я в общем-то неверующий человек: но у меня в жизни бывают минуты, когда я хочу ошибиться. И если после смерти жизнь для нас в самом деле не заканчивается… надеюсь, твоему отцу сейчас хорошо там. Где бы он ни был.

Рейн предполагал, что Маркус будет не в восторге от новости, что его сестра была отправлена в Мако-Кохан по такой далеко не простой причине, как разведка. И пусть ее поездку нельзя было назвать таким громким словом, отчасти все же это было очень на нее похоже. Но похоже, кузен разозлился куда более сильно, чем предполагал Келлум, так, что едва это скрывал. Хотя, от Рейна это все же не утаилось – сложно было не заметить этот знакомый опущенный взгляд, а если приписать ко всему этому и вздымающуюся грудь от чуть более учащенного дыхания, вздымающиеся ноздри (удивительно, как много может сказать такая мелкая, казалось бы, деталь, которая при всем этом поддается контролю только если думать о ней с самого начала) и явно напрягшиеся скулы. Можно было лишь догадываться, о чем в данный момент думал Маркус, хотя общий смысл этих мыслей и образов угадать было не сложно. Рейн слегка поджал губы, моргнув и после глубокого вдоха, слегка закатил глаза, как если бы оглядел за секунду зал.
«Ладно, пусть злится сколько угодно, в конце концов, он не имеет всей информации… может на моем месте он бы сделал то же самое… может быть. А может быть и нет. Не так это и важно. Если я не буду делать что-то только потому, что это кого-то не устраивает, что из этого выйдет? Маркус-то это должен понимать,- Рейн качнул головой. – Нет, сейчас все равно слишком рано обращать внимание на всё это, в конце концов… это только начало, нужно достичь хотя бы середины. Затем дождаться возвращения Вилии и получить нужную информацию. Тогда уже можно будет говорить об этом в другом ключе».
Эти размышления немного успокоили Рейна, хотя до этого нельзя было сказать, что он очень сильно волнуется, скорее, он был немного напряжен, как обычно бывает во время серьезного разговора, в котором нужно внимательно следить за тем, что говоришь. В данном случае – особенно внимательно. Не хотелось испортить лишним словом свою и чужую работу.
- Я немного волнуюсь за неё, сам понимаешь. Если она пришлёт весточку – будь добр, прикажи оповестить меня, - между тем попросил Маркус, на что Рейн беззвучно усмехнулся, но ничего не ответил, тем более что кузен вновь подал голос.
- …Боятся утратить свою власть и статус в случае засилья технологий… – Усмешка его на этой фразе заставила Рейна чуть сдвинуть брови.
«Как если бы он считал это глупым. Интересно, что он думает по этому поводу… заодно и послушаем», - Келлум едва заметно сощурил глаза, чуть приподняв уголки губ. Однако вместо слов, которые он ожидал услышать от Маркуса - каких-нибудь анализов ситуаций, «размышлений вслух», к коим он был склонен, в случае если спрашивали его мнение – до ушей долетали слова сочувствия. При этом в голосе не было злобы, коя одолевала его минуту назад, да и во взгляде не было ничего подобного.
«Что это с ним? Он действительно расстроен?» – принц был немного удивлен. Скорее даже не тому, что Маркус может быть огорчен смертью короля, сколько тем, что он сейчас стоит перед ним и высказывает свое сочувствие ему, Рейну. Это было странно. Странно чувствовать в свою сторону сочувствие со стороны кузена, который всегда смотрел на Келлума с каким-то раздражением, пренебрежением, как если бы Рейн был помехой, не более. Оставалось лишь надеяться, что это была не паранойя принца, и все это действительно было, ведь иначе Маркус получается не такой уж сухарь, каким казался до этого. Поразительно все-таки, как событие вроде смерти общего родственника меняет человека. Либо Маркус настолько хорошо умеет вживаться в роль, что сейчас Рейн даже не может отличить правду от фальши – поведение кузена действительно удивляло принца. Рейн смотрел на Маркуса с ожиданием, как человек, который вдруг услышал что-то занятное для себя и стал внимательно это слушать. Когда же речь зашла про религию, принц отвел взгляд куда-то влево, в каменный пол, при этом его лицо как будто немного напряглось.
- Я тоже на это надеюсь, - отозвался он в итоге, после чего поднял подбородок, глубоко вдохнув, и поднял взгляд на брата. – Но я немного устал от этого чувства, поэтому, я пожалуй обойдусь без сочувствия со стороны. И все же благодарю за то, что проявил внимание.
Рейн чуть наклонился влево, слегка подперев голову пальцами левой руки, в то время как кисть правой положил на подлокотник справа. Взгляд зеленых глаз вновь стал серьезным.
- Я заметил, что тебя не очень обрадовала новость о том, что Вилия сейчас находится в Мако-Кохане… если тебя что-то смущает, я бы хотел услышать что именно. Не стесняйся в высказываниях.

По-видимому, высказанные Маркусом соболезнования вызвали у Рейна ещё большие подозрения: во время речи второго принца в глазах у него стояло по-настоящему удивлённое выражение. У самого Маркуса это вызвало нечто вроде разочарования пополам с раздражением. «С ума сойти: он смотрит так, как будто ожидал, что я явлюсь сюда злорадствовать над смертью его отца! Да что он вообще обо мне думает? Что, по его мнению, я должен был сказать? «Ха-а, Рейни-плакса, твой старик сыграл в ящик, а я жив!» – так что ли? Проклятье, как же мне надоела его постоянная подозрительность».
Если говорить начистоту, Маркусу и впрямь изрядно надоело отношение кузена к его персоне. Эта вечная подозрительность, граничащая – по мнению Маркуса – с трусостью, постоянно читалась во взоре Рейна при каждой их встрече. Как будто наследный принц заведомо подозревал кузена во всех смертных грехах, включая потенциальное братоубийство – и каждую секунду ждал удара в спину. Неужели он и в самом деле полагал, что двоюродный брат намерен убить его и узурпировать трон? Конечно, Маркус никогда не был в восторге от Рейна в качестве претендента на престол: но ему даже в голову не пришло бы сознательно устранить кузена или вообще причинить ему какой-либо существенный вред ради достижения своей цели. У наследника рода де Уаэлби имелось немало отрицательных качеств, и он сам этого не отрицал: однако среди них не было и никогда не будет одного – подлости. И хотя Рейн, по его мнению, не был достаточно хорошо подготовлен к роли короля, самого себя он на это место не прочил. Конечно, если бы с кузеном случилось какое-нибудь несчастье – к примеру, на охоте или на турнире – Маркус со всей ответственностью принял бы бразды правления и постарался бы оправдать надежды подданных: однако самому подстраивать подобное «несчастье» ради своих амбиций и даже в мыслях желать кузену бед и неудач… Какая низость. «Неужели он и впрямь считает меня таким? Похоже, Рейн совершенно не различает понятий «соперничество» и «вражда» ».
Фраза кузена, произнесённая в ответ на слова о соболезновании, тоже не внушила Маркуса оптимизма. «Сплошные словеса: я, видите ли, «обойдусь без сочувствия со стороны»… Это я-то тебе «сторона», кузен? Хорошо же ты относишься к родственникам. И вдобавок «благодарю за то, что проявил внимание»… что бы стоило сказать просто «спасибо, Марк» ». Между тем Рейн обратил внимание на то, что Маркуса обеспокоил факт пребывания Вилии в Мако-Кохане: и даже предложил, не стесняясь в выражениях, объяснить, что именно его тревожит.
Предложение даже несколько позабавило Маркуса, но виду он не подал, просто представил себе, что бы было, если бы он высказал все свои мысли вслух несколькими минутами ранее. «Он что, ищет повода для драки? Или надеется подловить меня на «оскорблении королевской особы»? Бог ты мой, какое ребячество. Впрочем, возможно, он просто предлагает быть искренними друг с другом, и в этом нет подвоха. Хотел бы я, чтобы это в самом деле было так: эти пикировки мне уже надоели. У меня хватает недоброжелателей за пределами дворца, и мне не хотелось бы, чтобы они были ещё и в моей семье».
– По правде говоря, кузен, мне действительно не нравится то, что Вил сейчас в ставке магического сообщества. – Голос его прозвучал почти без нотки раздражения, разве что немного хмуро. – Конечно, она сообразительная, и сумеет выведать нужную информацию, не привлекая подозрения… но всё равно, если среди магов предатели, она подвергается риску. Я не хочу, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое, Рейнион. – Маркус вздохнул, сдержавшись от того, чтобы сказать «мог бы и отправить с ней десяток охранников из числа своих Чёрных Рыцарей»: кузен вроде бы пока не упоминал, что не послал с Вил никого из сопровождающих. Если он сообразил это сделать, Маркус готов был взять назад все свои мысли. – Послушай, а давно ли ты её туда отправил? – Он вновь взглянул на кузена.

По то застывающему, то вновь оживающему взгляду Маркуса несложно было догадаться, что он о чем-то активно думает. И скорее всего он либо думал над тем, как или что именно ответить Рейну, либо думал о самом поступке принца, в плане отправки Вилии в Гильдию. С другой стороны, он мог просто переваривать последние слова самого Рейна. Если бы при всем этом у Маркуса бегал бы взгляд, это бы вызвало небольшой интерес со стороны принца, ведь, как известно, в такие моменты человек либо врет, либо думает, что именно соврать, причем, удивительно, это происходит совершенно спонтанно, порой человек даже не замечает этого за собой. Ко всему этому добавляется лишняя жестикуляция, в речи появляются паузы, слова-паразиты и прочее и прочее… Но этого не было. И это, в общем-то радовало. Не то чтобы Рейн не знал или не был уверен, что Маркус сможет контролировать себя, даже если захочет соврать – он просто не видел смысла в подобном действии в данный момент с его стороны. Пока что они не коснулись никаких особых тем, где с его стороны могла бы пойти ложь… да и вообще, лучше пока было не думать о том, что с его стороны вообще может пойти ложь, по крайней мере, пока они не перейдут к более любопытной части их разговора.
Когда Маркус же назвал сестру по имени, отвечая на слова кузена, сам Рейн чуть нахмурился. Почему-то когда он слышал из уст брата сокращенный вариант имени сестры, возникало чувство, что кузен либо относился к разговору не очень-то серьезно (в данном случае Рейн был уверен, что это не так), либо что-то недоговаривает. Вполне вероятно, что Маркус хотел и высказал бы свои мысли куда более крепкими словами и не скупился бы на их количество… нет, Рейн был в этом практически уверен. А так, сокращенное имя сестры могло бы показать, что кузен как будто не настолько сильно озабочен этим, находится в более или менее расслабленном состоянии… однако недавняя вспышка гнева в брате, которую он так хотел скрыть, явно говорила об обратном. С другой стороны, если подумать об этом более спокойно, Рейн ведь тоже много чего недоговаривает в своей жизни. А Маркус, по идее, верно делает, что следит за тем, что говорит.
«Не то, что Вилия», - само собой промелькнуло в мыслях, на что Рейн пару раз моргнул и набрал в грудь воздуха, задумавшись над последним вопросом кузена.
- Вечером восемнадцатого. Вчера утром она уже должна была быть в Гильдии. Насколько мне известно, ее посещение Гильдии прошло вполне спокойно, тебе не о чем волноваться. Я еще не имел возможности уточнить, но вполне вероятно, что уже сегодня вечером она вернется в столицу… если сама того пожелает.
Рейн задумчиво провел пальцами левой руки по подбородку, опустив взгляд куда-то в район пола рядом с ногами кузена. На самом деле, все было именно так - он действительно связывался с Дагартом вчера ближе к вечеру, вернее, колдун сам связался с принцем. По его словам посещения Вилии как будто и не было, многие его даже и не заметили, до тех пор, пока слухи от видевших ее не облетели Гильдию. Да и то, похоже многие сочли это неправдой. Хорошо это было или плохо – по сути было без разницы, это не очень сильно влияло на ситуацию, потому как Рейн был уверен – кому это нужно было, те знали о посещении Гильдии принцессой.

Известие о том, что никаких неприятностей за время посещения Гильдии с Вилией не приключилось, почти успокоила Маркуса. Конечно, полное спокойствие ему могла принести лишь встреча с сестрой: но не похоже было, чтобы Рейн лгал – вероятно, Дагвур Дагарт действительно докладывал ему о благополучном пребывании принцессы в Мако-Кохане. «Конечно, лучше было бы, если б об этом доложила сама Вил… ну да хватит, а то это уже паранойя. Достаточно нам одного Рейна с его вечными подозрениями. Что ж, будем надеяться, что он не слукавил… и продолжаем разговор, как говорится. Сдаётся мне, кузен ещё не всё сказал… да и я тоже».
– Спасибо, Келлум. Будем надеяться, что её пожелания совпадут с нашими и она вернётся сегодня. – Маркус слегка склонил голову в знак благодарности, после чего вновь перевёл взгляд на принца. Пожалуй, следовало вернуться к изначальной теме разговора: похоже, у кузена есть что сказать ему – и сам он, скорее всего, ждёт ответов. Знать бы ещё, отчего он так подозрительно себя ведёт.
– Прежде чем мы заговорили о Вилии, ты спрашивал, что я думаю касательно убийства Его Величества. В том смысле, могла ли в этом быть замешана магия. – Второй принц потёр подбородок рукой в чёрной кожаной перчатке. – Если в Серебряном Саду завелись заговорщики, то среди них наверняка есть колдуны, причём немалой силы. Думаю, совершить подобное убийство можно лишь при помощи колдовства. Стихийная магия на такое не способна.
Он сделал паузу, обдумывая дальнейшие слова.
– Понимаешь, стихийный маг – вроде меня… или тебя – добавил он: хотя познания кузена в магии были весьма скромными, о них тоже не стоило забывать, – просто не способен убить кого-то так, чтобы не осталось никаких следов. Стихийная магия – оружие, и предназначена в основном для убийства: её далеко не всегда можно использовать для иных целей. И никакое заклинание не смогло бы мгновенно умертвить человека так, чтобы не вызвать в организме никаких патологий… а ты сам говорил, что исследования тела не выявили каких-либо отклонений. Так что стихийная магия отпадает. – Маркус пожал плечами. – То же самое относится к ядам: ни один известный нам яд не способен поразить жертву бесследно, не вызвав какого-либо нарушения в организме. Яд всегда имеет собственный механизм действия: спазм сосудов мозга, паралич дыхательных мышц, остановка сердца – но он не может «просто убить». И к тому же его можно выявить алхимическим путём. Прежде считалось, что лучшие яды не оставляют следов – но теперь, когда у нас есть вскрытие и химический анализ, можно определить практически любую отраву. – Маркус отнюдь не стремился блеснуть знаниями и похвастаться собственной логикой: он просто излагал собственные рассуждения.
– А это значит, – подытожил он, – что остаётся только колдовство. Как ты и говорил, убийство было совершено с помощью колдовской силы. Другое дело, что для мгновенного убийства кого-либо на расстоянии путём колдовства – да ещё так, чтобы не осталось следов – нужны такие силы и познания, какие большинству колдунов и ведьм даже не снились. Это может совершить только очень умелый и сильный колдун: возможно, на уровне высших иерархов Серебряного Сада. К тому же такое могущество даётся очень дорогой ценой: мы и представить себе не можем, с какими силами связываются такие колдуны и какую цену они им выплачивают.
Маркус ненадолго задумался.
– Так что, Келлум, – проговорил он наконец, – круг подозреваемых сужается. В Серебряном Саду не так уж много колдунов подобной силы: значит, предатели завелись в самых верхах. Что называется, рыба гниёт с головы. – Его густые брови насупились, взгляд стал сумрачным. – Это уже попахивает настоящим заговором против престола.

Судя по тому, как слегка разгладилось лицо кузена, слова принца о том, что с Вилией все в порядке его немного успокоили. Хорошо если так, хотя, зная Маркуса, он еще наверняка не один раз при располагающем к этому разговоре упомянет принца и его решение отправить дорогую сестренку в Гильдию. Причем вряд ли лестно. Интересно, как бы он отреагировал, если бы Рейн упомянул, что лично он не стал выделять для Вилии охрану, оставив решение данного вопроса самой девушке?
«Как всегда сделал бы вид, что все в порядке, чтобы лишний раз не давать мне возможность упрекнуть его в неуважении к короне, а сам бы мысленно в меня уже огнем кидался», - мысленно улыбнувшись, подумал принц, на пару секунд опустив взгляд, в то время как Маркус заканчивал высказывать благодарность за новую информацию о сестре. Где-то задней мыслью промелькнуло, что в этом кузен совершенно не изменился – за сестру он был готов порвать любого и каждого, даже если бы этим кем-то оказался сам Рейн, ему только надо было сделать что-то такое, на что бы кузен мог так отреагировать. Данная преданность, конечно, заслуживала уважение и Келлум придерживался этого мнения, каждый раз припоминая, что он, в отличие от Маркуса, в детстве с сестрой не очень ладил. Мысли об этом всегда немного портили настроение, потому как Рейн откровенно не понимал, как он вообще мог себя так вести по отношению к сестре. И да, ему было стыдно, в этом плане принц, наверное, по-белому завидовал Маркусу, который никаких подобных проблем с Вилией никогда не имел. Ну или Рейн об этом просто не знал – кто знает, как и что у них было, когда они учились в Серебряном Саду?..
Поймав себя на мысли, что задумался не о том, юноша поднял взгляд на брата, который к тому времени вернулся к изначальной теме разговора.
- …В том смысле, могла ли в этом быть замешана магия.
«Не могла бы, а замешана», - поправил про себя Рейн. Тем не менее, он решил пока не задумываться над всем тем, о чем он думал ранее, а сперва выслушать кузена – может быть, он выскажет что-то новое, чему Рейн не уделил внимание?
Маркус излагал мысли достаточно четко и ясно, даже уделив каждому возможному варианту отдельное внимание, полагаясь на свои познания, полученные нигде кроме как в Серебряном Саду. Однако, даже не смотря на это, кузен повторял все то, что Рейн уже знал, ничего нового, даже крошечного ответвления от имеющихся вариантов, он не услышал. Это немного огорчило – по правде говоря, хотелось неожиданно открыть для себя, что на нервной почве и из-за шокового состояния, ни он, ни Ривиан, ни кто-либо еще не заметили чего-то, упустили какую-то очень маленькую, но ключевую деталь… однако, похоже, они ничего не упустили, либо упустили, но уже все вместе.
– Так что, Келлум, круг подозреваемых сужается, - на этой фразе Рейн беззвучно усмехнулся, уж больно эта фраза создала впечатление, словно Маркус вбивал эти истины в чью-то пустую голову, а не говорил об этом тому, кто изначально начал разговор. Как если бы учитель оценивал потенциал своего ученика, но при этом считал, что он кое-каких моментов откровенно «не догоняет», и пытался бы ему их разложить по полочкам.
«Это же Маркус, он по-другому говорить не умеет, даже если не вкладывает в слова подобный смысл», - напомнил себе Рейн, продолжая смотреть на кузена, который продолжал размышлять вслух. Когда же он закончил, принц, приподняв брови, глубоко вздохнул, скорее с целью как бы завершить слушание.
- Да, к такому же мнению пришли все на Совете семнадцатого числа, - немного растянуто произнес Келлум, глядя на одни из всех стоящих у стены доспехов. – Однако, несмотря на безусловно узкий круг подозреваемых в данном случае, никого обозначить, и тем более обвинить, нельзя без доказательств, которых у нас, к сожалению, нет.
Рейн слегка сощурил глаза и задумчиво посмотрел на Маркуса.
- Как ты считаешь, эта смерть может быть не результатом чьих-то действий? Доказательств, хоть каких-то улик или намеков на внешнее вмешательство у нас нет, ныне неизвестен ни один из способов, коим можно было бы умертвить человека, не оставив следов… так может быть смерть пришла сама собой? В истории уже были зафиксированы подобные случаи, когда человек просто умирал и причину того выявить было невозможно. Однако такие случаи были давно, в то время не было возможностей, что ныне есть у нас. И тем не менее… по твоему мнению, какова вероятность такого исхода?

Судя по выражению лица кузена, в изложенных Маркусом доводах для него не было ничего особо нового. Чему тут удивляться: наверняка за эти дни он сам успел обдумать все варианты и прийти к таким же выводам – для этого не требовалось особых познаний. Да ещё и Совет подтвердил его предположения. «Надеюсь, он не ожидал от меня, что я с ходу раскрою это дело прямо здесь, не выходя из зала? В конце концов, меня тут даже не было, когда всё это случилось». Что до конкретных подозреваемых, то доказательств чьей-либо вины у них действительно не было. Вдобавок Рейн высказал предположение относительно того, что виновных в смерти короля могло и не быть вовсе: что, возможно, смерть короля Гаала произошла сама по себе. И не только высказал, но и поинтересовался, какова, по мнению Маркуса, вероятность подобного исхода.
– По мне, слишком мала, чтобы брать её в расчёт, кузен. – отозвался Маркус после непродолжительного раздумья. – Слишком много событий приходится на одно и то же время: я не верю, что всё может случайно совпасть подобным образом – что-то одно непременно должно послужить причиной других событий. Посуди сам. – Он продемонстрировал Рейну затянутую в перчатку руку с растопыренными пальцами.
– Первое: противоречия меж Блеймру и Тэлойей в последнее время нарастают, и, по мне, только объединение может уберечь нас от серьёзной войны в будущем. – Маркус загнул один палец. – Второе: основой объединения должен стать твой династический брак с тэлийской принцессой. Третье: среди магического сообщества немало тех, кто не желает объединения двух королевств в единую империю, поскольку не хочет утрачивать свой статус в обществе, прикрывая это речами о «сохранении исторического и культурного наследия» и «недопустимости интервенции северных варваров в Блеймру». – Последнюю часть фразы Маркус произнёс с явным сарказмом, явно передразнивая кого-то из ораторов. – Четвёртое: объединение двух королевств сулит нашему государству небывалый технологический подъём и экономические выгоды, которые крайне нежелательны для магов – хотя бы потому, что сейчас военная мощь королевства по большей части зависит от них, а с приходом новых технологий многие из них просто окажутся не у дел и лишатся своих привилегий. Наконец, пятое: внезапная смерть твоего отца без каких-либо на то причин. – Принц загнул последний палец и тут же разжал, чтобы не сложилось впечатления, будто он показывает Рейну кулак.
– Мне слабо верится в то, что твой отец мог скончаться просто так. – проговорил он. – Может, это была и не магия, а какой-нибудь яд, разлагающийся в организме в считанные минуты и не оставляющий следов: но мне, по крайней мере, о таком не известно. В последнее время, сдаётся мне, король не жаловался на здоровье и не проявлял каких-либо видимых признаков заболевания: а такой болезни, как «синдром внезапной смерти», насколько я знаю, не существует. – Он пожал плечами. – Даже если бы виной тому стала болезнь, она всё равно оставила бы в организме свои следы. От старости же обычно не умирают просто так, ни с того ни с сего – без сердечного приступа или иной причины. К тому же… опять же не сочти за цинизм, но насколько я знаю историю, короли обычно «внезапно умирали» тогда, когда кому-то становилось невтерпёж усесться вместо них на престол.
Принц сделал паузу, обдумывая собственные слова и надеясь на какое-нибудь озарение, что-нибудь, что позволило бы нащупать ниточку, ведущую к убийце (или убийцам) короля. Нет, никаких зацепок: да и что он мог? Он не был рядом с королём в момент смерти, не присутствовал на вскрытии и исследовании трупа, не допрашивал свидетелей… Как раз тогда, когда он мог бы чем-то пригодиться, его не оказалось во дворце. От этой мысли на душе поневоле становилось тяжело.
– Если это совершили противники объединения, то их мотивы ясны. – вновь заговорил он. – Его Величество никогда не отступился бы от идеи создания единой империи: и вряд ли кто-нибудь сумел бы его переубедить. Значит, у них осталась лишь надежда убедить наследника престола – то есть тебя, Келлум – отказаться от объединения с Тэлойей и сохранить страну в неизменном виде. А для пущей благонадёжности – подсунуть тебе в жены дочку кого-нибудь их наиболее рьяных поборников «исторического наследия». – Он хмыкнул. – Не сомневаюсь, ты сам способен принимать решения касательно своего будущего, и не допустил бы этого… но с этими интриганами нам с тобой не тягаться. Это же настоящие шакалы: никогда не упустят шанса урвать себе кусок мяса. Так что в любом случае следует быть настороже.
Он пристально взглянул на кузена.
– Однако насколько я помню, ты упоминал о «многих вещах». Возникли ещё какие-нибудь проблемы? – Тон Маркуса не то чтобы стал участливым, но и недовольства в нём не было. – Если так, то давай обсудим их сейчас. Возможно, я смогу чем-то помочь.

Вариант, что смерть короля могла быть простым совпадением и пришла не от внешнего воздействия была принята Маркусом как самая маловероятная. В общем-то такого же мнения придерживался и принц, некоторые сведения, что он получил за последние пару дней лишь укрепили его уверенность в этом. Однако мнение кузена все равно хотелось узнать, хотелось послушать, как он изложит свои мысли, что именно скажет. Рейн был не так силен в психологическом чтении человека по его жестам, манере речи и словам, как те, кто этим зарабатывает на хлеб (например, его советник), однако почему-то интуитивно он чувствовал, что Маркус ничего не утаивал. По крайней мере ничего важного, что могло бы существенно изменить ход их разговора. Он говорил четко, при этом много, как будто на выдохе, словно у него было много мыслей по данному поводу (что, судя по количеству слов, было действительно так), которые ему хотелось поскорее озвучить. Казалось, кузен уже полностью погружен во всю сложившуюся ситуацию. Глядя на него Рейн немного помрачнел, оставалось лишь надеяться, что пока что Маркус не особо обратит на это внимание, пока увлечен изложением своих предположений.
Предположения, к слову, мало чем отличались от всего того, что Рейн слышал ранее, опять же. О чем сам порой думал. Некоторые моменты, конечно, были изложены немного в иной манере, с каким-то раздражением в некоторых местах, словно Маркусу все это казалось глупым и даже смешным, все эти «оправдания» магов, не желающих объединения двух стран. На счет подобных версий причины нежелания этого союза Рейн слышал, конечно, однако когда заходила речь об этом, в основном обсуждалась версия именно того, что магические услуги, сами маги, могут отойти на задний план. По мнению самих магов. Он сам обсуждал этот вопрос и с директором и с Дагвуром, и с некоторыми другими не менее высокопоставленными людьми – и никто из них не прикрывался версией о «сохранении исторического и культурного наследия». Они говорили именно о сохранении основной силы Блеймру, того, благодаря чему она добилась того, чего добилась. И никто не скрывал, что возможное смещение магии технологиями, которые будут доступны каждому (в отличие от магии, к которой еще надо быть расположенным), может привести к тому, что со временем магические знания будут утеряны, а Блеймру скроется в тени Тэлойи. Во всем этом была доля своей истины, если не смотреть на это слишком поверхностно…
- …но насколько я знаю историю, короли обычно «внезапно умирали» тогда, когда кому-то становилось невтерпёж усесться вместо них на престол.
Рейн резко поднял опущенный ранее взгляд на кузена, в зеленых глазах отобразилось что-то странное, как если бы он что-то внезапно вспомнил, однако принц быстро отвел взгляд в сторону, моргнул пару раз и вновь задумчиво уставился на свои колени.
«Ты потом об этом подумаешь, не сейчас, - сказал он себе, поняв, что правой рукой чуть сильнее обычного сжал край широкого подлокотника трона. – Похоже, Маркус этого не заметил, слишком увлечен монологом… хорошо».
Принц неглубоко вздохнул и поднял взгляд на кузена, продолжающего высказываь свои соображения.
- …Значит, у них осталась лишь надежда убедить наследника престола – то есть тебя, Келлум…
«Хм, спасибо, что напомнил, а то я начал забывать», - хмыкнул про себя принц, вновь отметив какие-то учительские нотки в речи Маркуса. Правда, в этот раз они почему-то вызвали куда более сильное раздражение, чем принц мог предположить. Выразилось же это лишь в глубоком, как будто ожидающем вздохе, на самом же деле Келлум таким образом пытался снять раздражение. Это получилось, но небольшой осадок от этого чувства все равно остался.
- …А для пущей благонадёжности – подсунуть тебе в жены дочку кого-нибудь их наиболее рьяных поборников «исторического наследия». Не сомневаюсь, ты сам способен принимать решения касательно своего будущего, и не допустил бы этого… но с этими интриганами нам с тобой не тягаться.
«Единый, я надеюсь, он не имеет в виду Августу», - почувствовав, как мелкое раздражение вспыхнуло в груди огнем. Нет, вряд ли кузен имел в виду ее, хотя, кто знает, ведь она вполне бы подходила на роль «дочки рьяного поборника исторического наследия». Взгляд Рейна стал заметно холоднее, теплая зелень глаз как будто в одно мгновение превратилась в холодный блеск изумрудов. На лице принца отобразилось выражение человека, который уже поскорее хочет дослушать своего собеседника, пусть и не очень сильно. Наконец, желание принца осуществилось, однако при одной мысли, что ему предстоит ответить на вопрос Маркуса Келлуму стало еще противнее, чем было до этого.
- Да, - на выдохе отозвался принц, чуть выпрямляясь на месте, опираясь спиной и вновь сцепляя пальцы рук перед грудью, как в начале разговора. – Некоторое время назад стало известно о зарождающейся организации, совершающей противозаконные действия и наносящей вред имуществу граждан… Как выяснилось, члены этой организации – маги. Все до единого. Однако позже выяснилось, что найденные маги были подставными – всего лишь пешки, студенты, не понимающие, во что они ввязались и под каким именем ходили. Их всех проверили – они не имели никаких злых намерений по отношению к короне. Есть мнение, что этих студентов решили просто подставить, использовали для отвода глаз. И если так, то вероятность того, что предатели находятся среди высокопоставленных членов Магического Сообщества, лишь увеличивается…
Рейн ненароком вспомнил разговор с Дагартом, во время Совета, однако решил не пересказывать Маркусу их разговор. По крайней мере пока.
- И есть еще одна новость, - после небольшой паузы произнес принц, на мгновение опустив потемневший взгляд. – Когда король был найден мертвым, я дал распоряжение… - Келлум чуть опустил голову, посмотрев на кузена исподлобья, - проверить каждого обитателя дворца на наличие неправильных мыслей. И не так давно я получил некоторые результаты проделанной работы. Твой отец, находящийся во дворце во время смерти короля - один из подозреваемых, возможных членов этой враждебной организации, был заключен под стражу вчера вечером.
Рейн слегка выпрямился, чуть приподняв подбородок и глубоко вздохнув.
- А теперь скажи мне - насколько ты можешь поручиться за свою сестру в этом плане? Или еще за кого-нибудь?
Рейн серьезно смотрел на Маркуса, чувствуя, как сердце начало биться чуть быстрее, чем до этого. От напряжения он даже слегка сжал губы, ожидая слов кузена.

Маркуса словно бы перетянули поперёк лица хлыстом. Глаза его на миг расширились, сверкнув чем-то, очень похожим на безумие, а на горле непроизвольно дёрнулся кадык, будто он подавился какой-то фразой. Несколько секунд он молча глядел на Рейна: затем медленно смежил веки и опустил голову. На скулах его ходуном заходили тугие желваки, а ладонь свободной от посоха руки сжалась в кулак так крепко, что не будь на ней перчатки – из-под вдавившихся в плоть ногтей наверняка выступила бы кровь.
«Твой отец, находящийся во дворце во время смерти короля – один из подозреваемых, возможных членов этой враждебной организации, был заключен под стражу вчера вечером».
«Твой отец был заключен под стражу вчера вечером».
«Твой отец заключен под стражу…».
Что бы сделал на месте Маркуса один из тех героев древности, о которых писалось в старинных хрониках королевства Блеймру? Возможно, шагнул бы к подножию трона, с праведным гневом в очах выкрикнул бы проклятие в лицо ненавистному королю – и, сорвав с пояса мечи, крест-накрест вспорол бы воздух клинками, и белобрысая голова новоявленного короля скатилась бы ему под ноги, оросив пол дорожкой кровавых капель. Или, набрав в лёгкие воздуха, выдохнул бы в лицо монарху шквал всепожирающего пламени – и, отвернувшись от объятого пламенем трона под полыхающим балдахином, направился бы к выходу из зала. Или уже несся бы стремительным шагом по лестницам, ведущим в дворцовые подземелья, встречая выбегающих навстречу стражников с мечами наперевес волнами колдовского огня, прокатывающимися по лестнице… Конечно. Герои седых веков почти всегда поступали именно так: шли напролом, оставляя за своей спиной разрубленные и пылающие трупы и следы окровавленных сапог. И никто из них не задумывался о последствиях своих подвигов для других, на чьи головы обрушатся неприятности.
Но на месте Маркуса не было никого, кроме самого Маркуса. И этот Маркус пусть и с трудом, но всё же сумел взять себя в руки прежде, чем с его губ сорвались бы слова ненависти и крамолы, после которых уже не было бы дороги назад.
Причиной тому были два обстоятельства. Во-первых, его слух уловил два ключевых слова в реплике Рейна – «подозреваемый» и «возможный». Калеба Де Уаэлби ещё не обвиняли в открытую в содеянном – лишь подозревали и предполагали, что он мог состоять в этой организации. К тому же, кузен не упомянул о том, что отца обвиняют именно в убийстве короля – да и неизвестно, мог ли он совершить такое. Так что это дело ещё только предстояло разрешить.
А во-вторых… Во-вторых хотя для Маркуса известие стало неприятным ударом, он заранее был готов к такому повороту событий. Недаром он беспокоился, прибыв во дворец, что Вилия и остальные могут быть посажены под арест: он с самого начала предполагал, что напуганный смертью короля Рейн может с ходу «взять под наблюдение» наиболее «подозрительных» личностей – к которым, зная характер кузена, в первую очередь следовало причислить ближайших родственников. К тому же в истории подобных прецедентов было множество. Маркус вырос во дворце и с детства изучал историю блеймрийских королей: и потому очень хорошо представлял себе, что значат придворные интриги. Всегда нужно быть готовым к тому, что среди ночи к тебе в спальню вломятся стражники в латах, схватят под руки, отволокут в пыточный подвал – где тебя растянут на дыбе и потребуют признания в покушении на короля, о котором ты даже и услышать не успел. Или заточат в казематы твоих родных и твою любимую девушку в придачу – и в обмен на их свободу потребуют подписать полное отречение от своих прав и чинов. Или, не мудрствуя лукаво, казнят половину двора, и тебя в том числе. Поэтому заключение Калеба Де Уаэлби было не самым худшим из возможных вариантов. Такое в общем-то было в порядке вещей при дворе.
«Держи себя в руках, Маркус. Тебе ещё повезло, что по возвращении в замок ты не узрел отрубленные головы своих родителей и Вил, насаженные на острия спинки трона. А ведь в истории и такое случалось. Впрочем, Рейн на такое вряд ли пошёл бы… Ладно. Раз всё так сложилось, придётся попробовать выяснить, что к чему. А я-то ещё хотел как лучше: хотел, чтобы мы забыли о разногласиях, чтобы наконец-то прекратилось всё это глупое противостояние невесть из-за чего…».
Прошла минута, другая, потянулась третья: а Маркус всё так же молчал, опустив голову и прикрыв глаза. Наконец он медленно поднял голову, выпрямился и разомкнул веки. Во взгляде, устремлённом на кузена Рейна, не было ни ярости, ни мольбы, ни ненависти – ничего, кроме холодного ожидания. Сам кузен выглядел напряжённым, словно боялся, что Маркус прямо сейчас ринется на него с обнажёнными мечами или сразит каким-нибудь устрашающим огненным шаром. При этом взгляд у него был отнюдь не торжествующий, скорее хмурый… и немного виноватый, словно он и сам был не рад тому, что пришлось так поступить с отцом Марка. Что ж, если бы второму принцу в самом деле пришло в голову напасть на кузена – чего ему всё же не хотелось – тот остался бы совсем без защиты: в зале никого не было, кроме них двоих, и некому было бы прийти Рейну на помощь, кроме расставленных в нишах пустых доспехов…
Что? Доспехи?!?
Маркус не изменился в лице и не отвёл взора, но в его памяти мигом встал облик Рейна, несколькими минутами ранее зачем-то разглядывавшего один из доспехов в стенной нише, словно бы слова кузена его мало интересовали, а мысли были заняты чем-то важным. Неужели он действительно поступил так, как подумал Марк?
«Ах, Рейн-Рейн-Рейн… Ну надо же. Вообще-то, достаточно умный ход. Учитывая то, что ты сказал о проверке мыслей, было бы недурно спрятать в доспехах какого-нибудь мага-телепата, который незаметно вытянул бы из моих мозгов все сокровенные мысли. А то и пару-тройку рыцарей: доспехи ведь не зачарованы и не препятствуют магии… Да, кузен, если ты в самом деле поступил так, то ты умён. Вообще-то я и раньше в этом не сомневался, и на твоём месте я бы сам… Нет. Я бы так с тобой не поступил, если бы на троне сейчас был я, а ты явился бы ко мне по моему вызову». Маркус с трудом удержался от вздоха.
«Потому что я доверял тебе, кузен. Потому что никогда не относился к тебе как к врагу. И мне всегда хотелось бы, чтобы наши ссоры остались в прошлом, там же, где и детские разногласия». В эту минуту Марк не лукавил даже в мыслях: он не мог быть нечестным с самим собой. Выждав ещё немного, он наконец легонько кашлянул.
– Прежде чем я отвечу на твой вопрос, Рейнион, – голос его был таким же, как и взгляд: лишённым выражения и холодным, – мне хотелось бы уточнить: что ты подразумеваешь под «неправильными» мыслями? – Последние слова прозвучали без вызова, просто с вопросительной интонацией, как будто Маркус отрешился от всех чувств. – Быть может, ты имел в виду «противозаконные» мысли? Или «крамольные»? Неуместную радость по поводу кончины короля? Намерения подсыпать яд тебе в пищу и возвести на трон своего ставленника? Желание сжить со свету ещё и вдовствующую королеву-мать? Что именно приписали моему отцу? – В его голосе наконец-то появилась тень эмоций, правда трудно было сказать, каких именно. – Полагаю, я имею право знать это.
Несколько секунд он молча рассматривал Рейна без всякого выражения, будто рассчитывая уловить на его лице какой-то проблеск эмоций.
– Ты спрашиваешь меня, за кого я могу поручиться. – продолжил он. – Если ты уже подозреваешь в предательстве Вилию… а раз её, то, полагаю, и меня тоже… то могу тебя заверить – моя сестра никогда не состояла и не состоит ни в каких тайных обществах и не занимается противоправными действиями. Как и моя мать, твоя тётушка. – Голос его по-прежнему был бесстрастным. – Обе они никогда не отзывались против идеи объединения двух государств. А Вил не раз высказывалась в её поддержку. У меня нет ни малейших причин подозревать их в злоумышлении против тебя. Что касается других… если тебе интересно моё мнение, то я бы поручился за своего отца. Насколько мне известно, он ни разу не был уличён в каких-либо действиях и умыслах против престола и Его покойного Величества лично. И никогда не отзывался в отрицательном ключе о короле, о тебе или об идее объединения королевств. Вообще-то, должен сказать, он вовсе не интересовался политикой и всеми интригами, как дворцовыми, так и академическими: сколько его помню, по большей части его всегда целиком и полностью занимали собственные исследования… направленные, кстати говоря, на благо королевства. – Маркус на миг прикрыл глаза, после чего вновь взглянул на Рейна.
–Так что же, Рейнион, могу я узнать, на каком конкретно основании моего отца взяли под стражу?

Порой Рейн ненавидел свою жизнь. Не потому что она была плохой, а потому что ему довелось родиться принцем, наследником престола, будущим королем, которому можно и нужно не только устраивать пиры, балы и периодически являть себя гражданам своей страны, но и заниматься своими прямыми обязанностями, в которые довольно часто входят далеко не самые приятные вещи. Новость об отце, казалось, ударила Маркуса сильнее, чем предполагал сам Рейн. Либо это настолько ярко отобразилось на лице кузена, что создалось усиленное впечатление. На какое-то время вытянувшееся и побледневшее лицо брата застыло, вместе с одним из оттенков шока в расширившихся глазах, до тех пор, пока Маркус не прикрыл их и не опустил голову. Силуэт Маркуса как будто потемнел, даже его тень на полу, казалось, стала темнее и сам тронный зал не казался уже таким светлым как прежде, даже несмотря на то, что в нем было светло в виду раннего и довольно солнечного дня, совершенно не подходящего для подобных новостей.
В городе пусть и царил траур, люди были подавлены и лишний раз наверняка предпочитали не затрагивать тему смерти короля, только если бы не было очень любопытно, вместе с тем было живо и солнечно. В небольших парках и Золотом Саду сейчас наверняка пели птички, весело журчала вода в фонтанах, родители с маленькими детьми, еще мало что понимающими, гуляли по каменным мостовым города, делали покупки, кормили уток на набережной или занимались другими мирскими делами, бытовыми хлопотами…
…В то время как здесь, в тронном зале, словно стало холодно, откуда-то потянуло сквозняком. Как если бы сам Маркус его источал, хотя скорее от него сейчас должен был идти жар, потому как по слегка подрагивающей руке, что не держала посох, и была сжата в крепкий кулак. Кузен был зол, дико зол, Рейн был даже уверен, что тот в ярости и сейчас пытается ее унять. Все это он уже видел не раз и знал – если Маркус принимает подобные позы, а тем более опускает взгляд и подолгу молчит, сжимая руки в кулак… он явно не опечален. Нет, несомненно, это чувство тоже должно было одолевать его, однако желание сделать что-нибудь с Келлумом у него явно превышало. Особенно если вспомнить о том, какие у братьев были отношение, а также о том, что сегодня Маркус уже получил не самую радостную весть на счет его сестры, что, кстати, вызвало ту же самую реакцию.
Но Рейн не злился на кузена в ответ, вполне вероятно, что на его месте он бы тоже испытывал дикую злость, да что там, это даже не обсуждалось. Возможно, если бы он сорвался, отсутствие чего принц не мог сейчас с точностью гарантировать, то ляпнул бы что-нибудь уже к тому времени. Маркус был немного другим, хотя если бы он сейчас закричал на Рейна, тот бы не удивился. Вспышки ярости, переходящую в нанесении физического вреда в свою сторону Келлум не опасался – Маркус, в его представлении, не был все-таки настолько глуп, чтобы сделать нечто подобное. А даже если бы и сделал, все равно бы у него ничего не вышло… И тем не менее, на этот счет принц не беспокоился. Его куда больше заботило продолжение разговора и то, как он будет протекать. Но Маркус молчал и молчал довольно долго – пусть и несколько минут, но они показались действительно очень долгими. Однако принц терпеливо выжидал, молча смотря на кузена, периодически отводя взгляд от него на убранство зала, быстро проскальзывая по нему взглядом и вновь возвращая его к брату.
«Давай же Маркус, неужели тебе нужно так много времени?» - в какой-то момент даже подумал Рейн, даже несмотря на то, что понимал всю щекотливость ситуации. Вполне вероятно Маркус не только унимал злость, но и переваривал сказанные Рейном слова, анализировал их, искал какой-то ключ, думал над вариантами ответа на подобную весть… по крайней мере, Рейн бы на его месте делал бы именно это, если бы стал молчать так долго. Или прошло действительно всего лишь несколько минут?..
Наконец, со стороны Маркуса была замечена активность – он глухо заговорил, хотя голос его был очень холодным, именно такой тон от кузена Рейн слышал не очень-то часто:
- Прежде чем я отвечу на твой вопрос, Рейнион, - «Уже Рейнион, больше не Келлум, да?..» - мне хотелось бы уточнить: что ты подразумеваешь под «неправильными» мыслями?..
Рейн нахмурил брови, когда в его сторону посыпались вопросы, становящиеся к концу немного провокационными, злыми, вернее сказать, как если бы всю жизнь до этого Рейн во всех бедах винил лишь Маркуса, а теперь, со смертью короля, за неимением его самого, решил отыграться на его родных. По крайней мере, в интонациях принц уловил нечто похожее, как ему показалось. Юноша слегка сощурил глаза, надеясь лишь на то, что Маркус действительно не так глуп и не скажет сейчас что-то, что в будущем может сыграть не в его пользу. Даже если это было сказано на эмоциях, он, в конце концов, тоже был принцем, а значит следить за своими словами также как и Рейн был обязан, без исключений. И все же Келлум решил пока не торопиться думать о словах кузена в таком ключе. Однако это не очень получалось.
«Приписали твоему отцу, Маркус? – мысленно переспросил он, чуть наклонив голову вбок, продолжая смотреть на кузена. – О, братец, я бы тебе ответил, если бы ты заткнулся хотя бы на секунду, ты даже не представляешь, что бы я тебе ответил, как бы я хотел тебе это высказать… всё о твоем дорогом отце…»
Рейн глубоко вдохнул, опустив взгляд и сцепив пальцы чуть сильнее, чем до этого. Маркус продолжал говорить, на этот раз перейдя к своей сестре и матери.
«Ты меня заверяешь? Ты?! – принц поднял суровый взгляд на кузена. – А с чего я должен верить тебе на слово, Маркус, скажи мне? Даже если ты ко всему этому не причастен, как ты можешь с уверенностью утверждать, что никто из твоих родственников к нынешним событиям не имеет никакого отношения? Причины… не обязательно нужно иметь причины для подозрений, видеть их, чтобы кто-то мог заниматься чем-то. Весь в себе, да, Маркус? Второй Блеймрийский Принц! Ни в ком из родных не видит ничего плохого, никого не подозревает, а значит, это все правда и он, несомненно, прав!..»
- Что касается других… если тебе интересно моё мнение, то я бы поручился за своего отца. Насколько мне известно, он ни разу не был уличён в каких-либо действиях и умыслах против престола и Его покойного Величества лично…
Рейн напрягся от злости, что вновь забурлила в его груди, словно варево в крупном чугунном котле, булькающее и пузырящееся, обжигающая раскаленными брызгами. Расцепив пальцы, он вновь облокотился левой рукой на подлокотник и подпер пальцами лоб, заодно немного его помассировав прикрыв глаза.
- …И никогда не отзывался в отрицательном ключе о короле, о тебе или об идее объединения королевств…
«О, Единый, почему мне так хочется убить его сейчас? Насколько ему известно, ты только послушай его… Умный братец Маркус, всегда шедший с высоко поднятой головой, человек, которого я действительно считал умным… сейчас несет… эту чушь. Он слышит себя? Единый, дай мне знак, что это лишь помутнение рассудка от шокирующей новости, я тебя очень прошу, - Келлум краем глаза посмотрел на брата, который что-то не выглядел неадекватным. – Он что, говорит это все всерьез? О да… он бы поручился за своего отца, я вижу, он ведь знает его и ему известно, чем он занимается. Работает на благо страны, действительно, чем же еще может заниматься его дорогой отец? Вот только работа его, на благо страны, с чьей точки зрения, а, братец? С его? Или тех, кому он подчиняется? Уверен он в своем отце… - Рейн отвел взгляд, глубоко вздохнув, чувствуя, что злость отступила, но на ее место пришло раздражение, граничащее с легкой формой отвращения. – Конечно, Маркус, не очень приятно слышать, что твоего отца подозревают в убийстве короля, правда? Что же лучше – мертвый отец или отец-предатель короля? Не интересовался политикой… да, действительно, чем не вполне хорошее прикрытие, правда?..»
Принц поджал губы, слегка зажмурив на мгновение глаза, поняв, что его разрастающийся гнев на почве смерти отца и данной новости начинает заносить его не туда.
– Так что же, Рейнион, могу я узнать, на каком конкретно основании моего отца взяли под стражу?
Последние слова оставили за собой эхо в зале, на котором Рейн скосил взгляд на кузена, и только после этого повернул к нему уже и голову, выпрямился и смотря хмуро, со слегка опущенной головой, сказал на одном дыхании:
- За пособничество враждебной организации магов, о которой я говорил ранее, поставке им материалов и информации, со знанием того, что данная организация готовится пойти против объединения, с использованием активных и агрессивных методов для достижения цели. Сегодня вечером выяснится, был ли твой отец в курсе того, что данная организация планирует совершить убийство Его Величества, и если это подтвердится, после получения всей информации твой отец будет… - короткая, едва заметная пауза, - казнен... за участие в убийстве короля.
Сказав это, Рейн почувствовал, что успокоился окончательно, взамен раздражению и злости пришло скребущее ощущение дикого разочарования, а также сочувствия Маркусу. Все то, что испытал Рейн когда узнал о смерти отца вновь всплыло на поверхность, то самое разрывающее чувство, сейчас заставляющая отражать глаза принца что-то необъяснимо тянущее, тяжелое… все это, вероятно, испытывал сейчас и Маркус, даже несмотря на то, что его отец был жив. И видел Единый, как же Рейн хотел, чтобы его отец ничего не знал, как же он хотел узнать, что его просто обманули, использовали, а сам он действительно желал блага стране… но мало ли что хотел принц? Он бы много чего хотел, но от одного желания оно само не исполнится.
- Мне жаль, - глухо произнес принц, опустив и отведя взгляд куда-то влево. Стал бы сейчас Маркус кричать на него или думать о том, что Рейну ни черта не было жаль, но ему было действительно жаль.
- Слушай, ситуация... не сахар, давай это признаем, - решив, что пошла бы эта официальность куда подальше, Рейн решил сказать все прямо, так, как думает. - Король мертв, из первых подозреваемых с большим процентом вероятности причастности к этому - твой отец. Двор в недоумении, пусть об этом и знают весьма немногие - я не стал громко сообщать об этом, в надежде, что мои опасения не подтвердятся. Если твой отец действительно не причастен к этому, значит, им просто манипулировали, использовали как пешку, как подставное лицо. Как тех студентов. В этом случае он сможет помочь нам выяснить, кто из Магического Сообщества является предателем - вряд ли к нему в данной ситуации просто пришли и сообщили обо всех намерениях. Вероятно, его заверили, что короля просто "припугнут", учинят пару-тройку проблем, дабы он пересмотрел свои взгляды на счет объединения, тут много вариантов, как они могли это сделать. Но даже в этом случае твой отец сможет помочь найти виновников... вероятно, со временем.
Рейн уперся ладонями в подлокотники трона и чуть привстав, сел немного поудобнее, после чего задумчиво потер подбородок пальцами правой руки, уставившись куда-то в пол, но продолжая говорить:
- По его словам он ничего не помнит из того, кто просил его заняться... некоторыми вещами, вероятно, ему стерли воспоминания о человеке, который с ним контактировал. Однако, это не означает его невиновность, потому как он занимался этим добровольно - это уже известно, - посмотрев на кузена, добавил Рейн. - Они могли сделать это намеренно, чтобы не просто использовать твоего отца (знал он о всей сути своей работы или нет) и подставить его. Если он виновен... то мы найдем в его воспоминаниях знание о сути работы организации, что станет подтверждением его предательства. А значит он будет объявлен предателем короны и убийцей короля. Прекрасная возможность для врагов не только избавиться от моего отца, но и подставить другого человека, при этом не выдав своих лиц...
Замолчав, Рейн поджал губы, в то время как на лице его отобразилась приглушенная злость, вперемешку с ненавистью, и покачал головой, слегка склонив ее вбок.
«Ублюдки».

Принц Маркус мог лишь констатировать, что его нехитрая уловка удалась. Он изначально полагал, что много информации из кузена вытянуть не удастся, однако разузнать хоть что-то было необходимо: и потому другого выхода Марк просто не видел. Поэтому он смирил бушующие в сердце чувства и постарался чётко сформулировать свою отповедь в оправдание отца…
Что ж, его расчёт оказался верным. Кузен Рейн, по своему обыкновению, совершенно не держал себя в руках. На всем протяжении Маркусовой речи он прямо-таки не мог усидеть на месте. Взор его становился то гневным, то изумлённым, то прямо-таки сверкал от ярости: казалось, речь кузена привела наследного принца в смятение, щедро сдобренное гневом. Он то хмурил брови, то потирал лоб пальцами, словно отгоняя дурные помыслы, то сурово пялился на кузена, будто надеясь вдавить его взглядом в каменный пол. В другой ситуации такое поведение кузена показалось бы даже забавным. У Маркуса всё же было одно преимущество перед Рейном – и заключалось оно в том, что второй принц умел скрывать свои чувства, когда это было необходимо. Так и сейчас: хотя в его сердце с двух сторон вгрызлись пламенная ярость и едкая тоска, он сохранял бесстрастное выражение на лице. И беспристрастно следил за реакцией кузена на его слова, отмечая, в какой именно момент в очередной раз дёрнутся его брови или полыхнёт злобой взгляд зелёных глаз. В какой-то миг он даже отметил во взоре Рейна нечто похожее на злорадство: как раз тогда, когда он упомянул о том, что его отец никогда не отзывался негативно об объединении государств. И он ещё может злорадствовать в такой ситуации?
Ещё до завершения своей речи Маркус уже составил для себя кое-какую картину событий. Прежде всего, кузена привела в нешуточную ярость реплика принца в защиту матери и сестры: похоже, его бесила сама мысль о том, что Маркус смеет поручиться за кого-то из своих родных. «И зачем тогда спрашивать, за кого я могу поручиться? Да, кузен, тебе всегда недоставало логики в таких ситуациях: ты никак не научишься в минуты гнева мыслить разумом, а не эмоциями». Что касается доводов в защиту отца, то ни один из них, по сути, Маркус не стал бы отстаивать всерьёз: каждая из этих фраз была направлена лишь на то, чтобы определить реакцию кузена. Судя по последней, Рейн был стопроцентно уверен в причастности Калеба Де Уаэлби к заговору, располагал некими сведениями о его исследованиях и уж точно не поверил бы в то, что отец Маркуса не был склонен к политическим интригам: это безошибочно выдавали сполохи гнева, то и дело озаряющие взор Рейниона. К слову сказать, первый признак недовольства проступил во взгляде Рейна ещё в самом начале разговора, когда Маркус назвал его именем «Рейнион» вместо второго, предпочитаемого самим наследником. «А чего он ожидал, интересно? Что я весь от радости расцвету, как роза в мили, и в благодарностях рассыплюсь?». Одним словом, кузен в своей несдержанности был для внимательного наблюдателя всё равно, что раскрытая книга: читай – не хочу. Поэтому своё первое предназначение речь Маркуса выполнила вполне удачно.
Что до второго… Принц никогда не признался бы в этом никому, и в первую очередь себе: но где-то в глубине души своими словами он надеялся убедить не кузена, а скорее самого себя. Потому что разумом прекрасно осознавал, что Калеб Де Уаэлби вполне может быть в самом деле причастен к заговору, и никаких явных причин для неучастия в нём у него нет. На деле Маркус никогда не интересовался политическими взглядами отца, да и сам он не распространялся о них: так что его слова были даже не блефом – просто частью уловки. И хотя отец и вправду никогда не высказывался дурно о короле или о идее Объединения (по крайней мере, при Маркусе) – кто знает, что он при этом думал обо всём этом. «Ну, по крайней мере, кто-то теперь точно знает. Тот, кто влез в разум моего отца…».
А это всё значило, что Калеба Де Уаэлби обвиняют в заговоре против государства, и вдобавок скорее всего повесят на него ещё и причастность к убийству короля. Насколько Маркус помнил историю королевства, за такое всегда предусматривались два вида наказания – либо смертная казнь, либо полное лишение магических способностей и пожизненное изгнание. А если принять во внимание положение Рейна, можно было не сомневаться, что кузен возжелает именно смертной казни.
И потому когда Рейн, изложив суть обвинения, сообщил Маркусу, что в случае осведомлённости о подлинных целях заговорщиков Калеба Де Уаэлби ждёт именно смерть – принц даже не моргнул в ответ. Не дрогнул ни один мускул на его лице, не скрежетнули зубы: Маркус ничем не выдал тех чувств, которые уже несколько минут терзали его изнутри – хотя ему уже казалось, что сердце его исполосовано острыми когтями и истекает кровью. Он всё так же бесстрастно разглядывал кузена, и во внешности его не было признаков ни бравады, ни мольбы. Между тем Рейн как будто враз остыл: всё то злобное (а местами вроде бы и злорадное) нетерпение, которое снедало его, заставляя едва ли не ёрзать на троне, словно бы растаяло без следа, оставив лишь подавленность и опустошённость. Конечно же, кузен сам был не рад тому, что приходилось так поступать.
– Мне жаль… – проронил он, отведя взор в сторону, словно не в силах более смотреть Маркусу в глаза.
На миг возник острый и болезненный соблазн: бросить в лицо кузену краткое «Я, пожалуй, обойдусь без сочувствия со стороны». Кажется, именно так он ответил Маркусу на соболезнования по поводу кончины его отца? Но второй принц, разумеется, не поступил бы так. Не только потому, что не терпел позёров и пустословов: ещё и потому, что просто не было сил. Где-то глубоко внутри себя он осознавал, что поступок Рейна продиктован государственной необходимостью, и если Калеб Де Уаэлби в самом деле причастен к деятельности организации, то необходимо уточнить степень его вины.
Умом Маркус понимал это: и будь он один – возможно, он сумел бы смириться с худшим исходом. Но он понимал, что мать и сестра не перенесут этого. Вилия будет сражена горем наповал, а мама… Ингрид Де Уаэлби всегда была лишена воли: вся несгибаемость и твёрдость характера досталась её сестре, королеве Маргарет. И Маркус прекрасно осознавал, что мать не переживёт, если казнят отца. Если она не умрёт сразу от разрыва сердца – то неизбежно покончит с собой впоследствии, не в силах жить с такой болью: ничто не в силах остановить женщину, стремящуюся к смерти, запри её в камере – и она удавится собственными волосами… Единственным слабым лучиком надежды, сверкнувшим во мраке его сердца, стало упоминание Рейна о том, что отец мог быть непричастен к самому убийству короля: он мог просто работать на заговорщиков, не зная их подлинных целей и не предполагая, что его действия будут использованы для убийства. К тому же, по словам Рейниона, Калебу явно подчистили память, убрав воспоминания о том, кто заключал с ним договор. И значит, еще оставалась надежда на смягчение приговора и предложение сотрудничества за отсутствием причастности к убийству. Надежда, от которой зависели жизни его отца… и матери.
После того, как кузен завершил свою речь, упомянув напоследок о том, что заговорщики явно решили этим ходом не только избавиться от короля, но и подставить Калеба Де Уаэлби, Маркус некоторое время молчал, не отводя взгляда и не опуская головы. На лице его по-прежнему не отображалось никаких эмоций. Вновь тянулись минуты опустошённого ожидания, и безмолвные доспехи по сторонам зала молча созерцали двоих юношей, один из которых уставился в пол, а второй неотрывно разглядывал его. Спустя некоторое время губы Маркуса наконец разомкнулись.
– Я услышал ответ на свой вопрос, Рейнион: благодарю. – Голос его как и прежде был бесстрастным, но теперь холод в нём приобрёл некую новую черту: словно лёд на реке, прежде толстый и прочный, а к весне подтаявший и истончившийся, так, что опасно наступить ногой – побегут трещины. – Похоже, кто-то из этих заговорщиков любит шахматы: ловкий ход – одним махом убрать с доски сразу две фигуры… – Он изобразил на своём лице слабую улыбку, но та вышла едва ли краше оскала мертвеца, и жизни в ней было не больше. – Что ж, если ты говоришь о том, что сегодня будет проведён допрос – надеюсь, ты позволишь мне на нём присутствовать… и встретиться с отцом перед допросом.

По всей видимости, желание Рейна сказать если не все, то хотя бы некоторые свои соображения на имеющуюся тему, оказалось удачным. Маркус словно слегка расслабился, даже лицо его как-то просветлело к концу монолога принца, что не могло не радовать Келлума. Он надеялся все же, что сказанное им кузен воспринял именно так, как хотел это передать принц, тем более что от этого отчасти, но все же зависело Маркуса отношение к нему. Не хотелось решать вопросы, зная, что твой собеседник только и думает о том, что ты заточил его отца под стражу, а теперь хочешь казнить, при этом далеко не всегда эмоции в таких ситуациях позволяют сразу вспомнить, что отец может оказаться убийцей. А даже если и так – воспоминания о совместной, праздной жизни от этого никуда не пропадают, как и любовь к родственнику. Рейн знал, что Калеб Де Уаэлби часто сидел за своей работой, за своими проектами, однако знал и то, что при всем этом, Маркус своего отца любил. Иначе бы не воспринимал так остро весть о том, что его отец был схвачен за подозрение в убийстве короля.
Рейн был почти поражен тому, что Маркус в данной ситуации пытается скрыть свои эмоции: стоя с совершенно каменным лицом, из которого, казалось, чуть ли не ушла жизнь, потому как оно при этом как-то даже и бледнело, он, возможно, рассчитывал на то, что Рейн не будет знать о том, что творится у него внутри. Но как можно было? Рейн еще в самом начале разговора видел, как шокировала кузена новость об отце, тем более, он знал, что это отсутствие эмоций на лице – далеко не их отсутствие вообще. Хотя бы потому, что он уже их показывал, да и потому, что Рейн просто, все-таки знал о том, как Маркус любил надевать на себя эту каменную маску, когда не хотел выдавать свои эмоции. Да что там, любой человек, даже не знающий второго принца, вероятно, после его первой реакции, которая ясно давала понять о его отношении к новости, воспримет каменное лицо лишь как маску и не более. Принц знал далеко не одного Маркуса среди всех его знакомых, кто прибегал к такому методу. Да что там говорить, он сам порой прибегал к нему, когда находился в окружении высшего общества, из-за чего и заслужил репутацию несколько неразговорчивого принца, эдакой иконы, которая лишь прохаживается вокруг. Конечно, Рейн это делал далеко не всегда, чтобы скрыть свои эмоции, но порой и для того, чтобы они просто не появились – легкое вживание в образ молчаливого человека, совсем легкое, порой творило чудеса… Однако за многие годы о Рейне сложилось мнение, что он слишком скован, зажат, неуверен в себе и недостаточно тверд, дабы править страной. Не все, конечно, придерживались такого мнения, но все же, оно было и даже обсуждалось. И еще в самом начале появления таких разговоров принц задумался, стоило ли его поведение такого результата? Ведь не зря существует поговорка – «будь проще и люди к тебе потянутся». Может быть, ему просто нужно было быть самим собой? Но, похоже, возникла проблема в том, что за долгие годы Рейн уже и не совсем понимал, какой же он на самом деле, где его натура, а где лишь очередное желание и привычка сделать что-то под маской. И все же, ношение той или иной маски – разве это не необходимое умение для человека королевской крови? По крайней мере, так говорила ему когда-то королева, столь умело надевшая на себя одну маску и теперь слившаяся с ней воедино, разве что на днях он увидел, как она упала с ее лица…
Но… стал ли Рейн уже одним целым со своей маской? И если да, то это хорошо или плохо?..
- …Что ж, если ты говоришь о том, что сегодня будет проведён допрос – надеюсь, ты позволишь мне на нём присутствовать… и встретиться с отцом перед допросом.
Рейн, еще на предыдущей фразе кузена поднявший на него взгляд, теперь слегка опустил его, остановив где-то в районе груди Маркуса, но словно глядя сквозь нее.
«Стоит ли..?» - он на пару секунд задумался, чуть нахмурившись, но затем поднял взгляд на Маркуса, посмотрев ему в лицо.
- Да, я могу устроить твое присутствие на допросе, однако с парой условий – перед допросом вы не будете встречаться, а на допросе ты будешь скрыт от своего отца. В данной ситуации, разрешение дается не только от меня, как ты понимаешь, поэтому это все, что могу дать тебе я, - добавил Рейн. - За допросом ты можешь наблюдать либо по Кристаллу Связи, либо в зале, но с некоторым… отдалением, можешь выбрать сам.

Во взгляде Рейна, выслушавшего реплику Маркуса, читалось сочувствие: похоже, в эти минуты он разделял чувства кузена. За много лет Марк успел изучить характер Рейниона, и мог с уверенностью сказать, что в душе кузена не было места подлости. При всей своей несдержанности он всё же не склонен был насмехаться над чьими-либо неприятностями. Пожалуй, единственным исключением можно было назвать его скверную привычку издеваться над увечной сестрой, присущую кузену в детские годы. В то время Маркуса это сильно раздражало, и именно тогда меж ними возникли первые конфликты. Второй принц просто не способен был понять причину такого жестокого отношения к родной сестре: у него самого никогда не возникало соблазна унизить или задеть Вилию – скорее всего потому, что с детства он научился ценить любовь и внимание ближних и дорожить ими. Но, в конце концов, чего стоило ожидать от наследного принца в те времена? Он вырос в окружении наставников и фрейлин, не ведая о невзгодах простого народа, и вряд ли способен был понять горе тех, кого судьба обделила своей милостью. Каждый учится на собственном опыте, и со временем Рейн, скорее всего, осознал свои ошибки. По крайней мере, насколько Маркусу было известно, с годами кузен в корне переменил своё отношение к Энелин. Во всяком случае, в последние годы он неизменно был добр по отношению к ней и никогда не задевал её чувств.
Впрочем, на взгляд Маркуса, в подобной ситуации нормальные отношения меж братом и сестрой были какими-то односторонними. Если Рейн просто по-братски любил свою сестру и готов был защитить её в трудной ситуации, то для Энни, сколько Марк её помнил, старший брат был чем-то вроде кумира, со стороны которого она готова была терпеть любые унижения. Второй принц знал жестокий и мстительный характер своей избалованной кузины, явно питавшей неприязненные чувства по отношению к большинству родственников и знакомых: даже когда она делала невинные глазки и обращалась к кому-либо деланно вежливым голоском воспитанной девочки, в её взоре читалась неприязнь, а в голосе нет-нет да проскальзывали ядовитые нотки. Но перед Рейном она с каким-то фанатизмом стремилась выставить себя в лучшем свете, всегда стараясь угодить ему и скрыть свою «тёмную сторону» натуры под маской любящей сестрички-ангелочка. Маркусу это всегда казалось по меньшей мере странным: по его мнению, при подобном отношении к себе Энни с детства должна была возненавидеть брата и, учитывая присущую ей мстительность, с годами сохранить неприязнь к нему. Однако ситуация сложилась с точностью до наоборот, как будто Энни страстно жаждала любого проявления внимания со стороны брата, даже если оно подразумевало болезненную насмешку. Право слово, в этом было что-то не совсем нормальное, какая-то болезненная привязанность к родному человеку, граничащая едва ли не с идолопоклонничеством. Так бездумно любит человека дворовая собака, которую хозяин когда-то подобрал на улице замызганным и полумёртвым от голода щенком и принёс домой: каждый вечер, когда хозяин возвращается, она крутится у него под ногами и припадает на передние лапы, преданно заглядывая снизу вверх в глаза и вертя хвостом. Даже если человек не потреплет её за ухом, а в сердцах после тяжёлого дня пнёт под рёбра – она вновь будет ластиться к нему. Эта собачья преданность всегда заставляла Маркуса думать, что, вопреки известной пословице, собака – не друг, а раб человека…
Размышления о детстве помогли второму принцу немного отвлечься от тягостных мыслей и смирить свои чувства. На смену рвущей сердце тоске пришла мрачная сосредоточенность. Одно из правил, которыми руководствовался Марк по жизни, гласило: пока что-либо не случилось – не стоит переживать о том, что оно может случиться. Сейчас всё должен был решить вечерний допрос: а значит, тревожиться и терзаться сомнениями не имело смысла – изменить что-либо этим всё равно было невозможно: так что следовало хранить спокойствие и не изводить себя понапрасну. Тем более, что кузен дал «добро» на присутствие на допросе. Если его отец в самом деле был замешан в заговоре и должен был признаться, в чём именно провинился (а в том, что признание будет правдивым, можно было не сомневаться, учитывая наличие при дворе телепатов, способных легко отличить ложь от правды даже без помощи всяческих зелий, подавляющих волю) – Маркус желал услышать всё собственными ушами. Рейн меж тем уведомил Марка о том, что тот должен будет скрыть своё лицо, а при желании может наблюдать за допросом через Кристалл Связи.
После нескольких секунд раздумья принц вздохнул.
– Я не трус и не изнеженная девочка из монастырской школы, чтобы прибегать к помощи кристалла, Рейн. – промолвил он. – Я буду в допросном зале, и если нужно, буду держаться подальше. Если это необходимо, я могу спрятать лицо, с этим проблем не будет. Мне тоже кажется, что… что моему отцу лучше не знать, кто за ним наблюдает. – Голос его самую малость дрогнул.
Воспоминания о детских годах между тем натолкнули его на мысль об Энни. Кузен покамест не упоминал о ней: интересно, как она сейчас? И королева тоже: хотелось верить, что их не подкосила смерть короля. Рейн, судя по всему, воспринял ситуацию вполне достойно: но то Рейн, при всей своей эмоциональности всё же способный держать удар судьбы.
– Как там твои родные? – осведомился он. – Её Величество королева, Энелин? Надеюсь, с ними сейчас всё в порядке?

Было похоже, что Маркус воспринял слова принца довольно спокойно, по крайней мере в его глазах не было больше злости, которая вспыхивала до этого, да и на лице уже не было этих резких перемен, скорее он был просто серьезно настроен, несколько задумчив, но вряд ли зол. По крайней мере не настолько, чтобы это слишком явно отображалось на его лице, все-таки малый гнев Маркус, вероятно сумел бы скрыть по своей привычке стоять с лицом кирпичом. Правда первая фраза Маркуса Рейна позабавила, пусть и прозвучала по его мнению неожиданно резко, даже агрессивно, как будто предложение принца его оскорбило. Но юношу это и правда позабавило, он даже не обиделся, что отразилось на его лице снисходительной улыбкой.
- «Изнеженная девочка из монастырской школы»? Интересно, что бы ответил Дагвур, если бы слышал тебя сейчас?.. – принц усмехнулся, и чуть наклонился вперед, потому как Маркус вдруг спросил о родных Келлума. Этот вопрос заставил сразу помрачнеть и вновь прислониться к спинке трона, задумчиво уставившись в пол между ним и кузеном.
На самом деле, он старался об этом не думать. Королеву он видел всего два раза с тех пор, как пришел повидать отца в покои и нашел там на мать. И каждый раз, когда он заходил ее проведать, она сидела в одиночестве и тишине, глядя в окно или ходя по комнате и разглядывая картины на стенах, чаще останавливаясь у портретов короля. Советник и Ривиан, наблюдающие за ней ни раз приносили вести о том, что королева словно до сих пор находится в шоке: она часто забывает что-то, порой не помнит какой сегодня день недели, число или даже месяц, забывает куда положила вещь, что минуту назад держала в руках, бывает и так, что размышляет вслух над тем, что следует сделать в оранжерее, часто упоминает имя принца и принцессы в своих размышлениях…
Рейн помрачнел еще больше, болезненно нахмурив брови, отчего глаза казались почти закрытыми. Ему так не хотелось верить, что женщина, всю жизнь представляющаяся ему сильной, волевой и непоколебимой, которую невозможно ничем сломить… лишилась рассудка. Один Единый видел, как же принц хотел, чтобы поведение матери имело другое объяснение. Возможно, это была лишь защитная реакция? Возможно, ей было так проще пережить смерть человека, с которым она прожила более двадцати лет, вырастила двух детей, с которым правила?..
Ту же самую надежду он питал в отношении сестры, которая целыми днями спала, а когда просыпалась, просила лишь о чем-то мелком, незначительном: принести красивых цветов и украсить ими комнату, сшить ей новое платье, рассказать интересную историю… словно ставшая вновь ребенком, Энни вызывала такую бурю эмоций в Рейне, что он просто не мог найти в себе силы часто заходить к ней. Даже на мать смотреть было не так больно, как на сестру. Поэтому он решил, что будет принимать в их жизни участие, но пока что… на расстоянии. Он бы не смог спокойно смотреть на них обеих, а потом отправляться по своим делам, потому как после посещения матери или сестры, все что было в голове у принца – это их лица, их слова, их пустые глаза.
Невольно дернув головой, поджав губы, словно принца на мгновение поразила сильная боль, Рейн поднял взгляд на Маркуса. Если бы глаза умели менять свою яркость, то сейчас светло-зеленые глаза принца можно было бы назвать темно-изумрудными, потому как именно такими они на данный момент казались из-за того, что принц все еще хмурился.
- Я… - он даже не знал, как лучше выразить свои мысли, потому как образы матери и сестры настолько ярко вырисовались перед глазами, что на лице принца в какой-то миг отобразилась растерянность. - …Думаю, им просто нужно побольше времени.
Рейн сглотнул, опустив взгляд, стараясь унять странное чувство страха, скорее, предчувствие худшего исхода, что расползалось в груди.
- Допрос состоится в семь вечера, в этом зале. Сбор участников назначен на половину седьмого, - глухо оповестил Рейн кузена, предполагая, что тот догадается последовать своему предложению, и скрыть свое присутствие в зале хотя бы спрятав лицо. Хотя, где-то задней мыслью, Рейн задумался, чем это отличалось от наблюдения из кристалла, в основе своей. Если Маркус считал это трусостью, чем-то недостойным, то как он тогда расценивал нахождение в зале, будучи пряча лицо? - Ты хотел бы еще что-то спросить? – добавил он напоследок.

Судя по тому, как омрачилось лицо Рейна в ответ на вопрос о состоянии матери и сестры (а ведь каких-нибудь полминуты назад он даже улыбнулся в ответ на реплику Маркуса о «девочке из монастырской школы» и снисходительно заметил, что Дагвуру Дагарту такая реплика показалась бы нелестной – исходя из чего Марк предположил, что Дагарт тоже будет наблюдать за допросом), с ними дело обстояло не лучшим образом. Чему тут удивляться: кончина короля шокировала всю страну, да и соседей, наверняка, тоже – чего уж говорить о его родных. В душе Маркуса вновь шевельнулось сочувствие к Рейниону: похоже, сейчас им обоим было очень тяжело и больно. Неужто с королевой и первой принцессой приключился какой-нибудь недуг на почве пережитого нервного срыва? Маркус попытался представить себе свою тётю – королеву Маргарет, «железную леди» Блеймру, властную и хладнокровную – скорбной вдовой в трауре, с погасшим взором из-под чёрной вуали, пришпиленной к короне. Воображение отказывало ему. Однако, судя по мрачному виду кузена, королева и впрямь сдала. Кто знает, быть может, вся её твёрдость духа основывалась лишь на статусе мужа, а в пригодность сына в качестве наследника престола она верила слабо… Как бы то ни было, «в порядке» она явно не была. Как и Энни, по-видимому. Кузен меж тем уведомил его о времени сбора «участников» допроса и, опустив взгляд, без особого интереса осведомился, хочет ли тот узнать ещё что-нибудь. Упоминание о том, что допрос будет проводиться в тронном зале, немного ободрило принца: по крайней мере, тронный зал, а не какая-нибудь пыточная камера с дыбой и свисающими с потолка заржавленными от крови цепями...
Маркус ответил не сразу: лишь почувствовав, что пауза затянулась, понял, что следует сказать хоть что-нибудь. Кузен выглядел вконец изнурённым переживаниями последних дней вкупе с беседой. Второму принцу уже казалось, что этот разговор состарил их обоих на добрый десяток лет. В его душе уже угас гнев на кузена: тот сейчас выглядел так, что впору было если и не жалеть его, то хотя бы попытаться как-то подбодрить.
– Ты… не переживай, Рейн, – сглотнув, как можно более бодро промолвил Маркус, поняв, что просто промолчать он не может. – Я уверен, у них всё наладится. Со временем твоя мать утешится и оправится от пережитого: время лечит раны. Ты же знаешь, она – сильная женщина.
«В отличие от моей». Мысль о матери вновь всколыхнула болью истерзанное сердце принца, хотя тот и отгородился от напрасных переживаний. Когда-то давно Маркусу доводилось читать старинный имперский трактат, написанный неким странствующим восточным мудрецом, мастером мечного боя и большим знатоком людей. Тот утверждал, что «достойный муж может достигнуть статуса безупречного лишь тогда, когда отрешится от всех своих привязанностей, ибо в привязанности заключена слабость человека, основанная на страхе утратить то, чем владеешь: только достигнув безразличия ко всему, что украшало твою жизнь, ты сумеешь достигнуть совершенства своей натуры». И Маркус прекрасно знал, что «безупречным мужем» ему не стать никогда: потому что у него была одна главная привязанность, отрешиться от которой он не смог бы никогда – семья.
– А Энни… – Маркус на миг запнулся, не зная, чем можно утешить Рейна в отношении его сестры. Что ему скажешь? Что Энни, скорее всего, перенесет кончину короля лучше всех остальных – потому что никогда и никого не любила и не любит кроме себя самой? Что, скорее всего, единственный из всех членов семьи, который по-настоящему ей дорог – сам Рейнион, её божество, от которого она готова терпеть всё вплоть до побоев? Вряд ли это стало бы достойными словами утешения. – С ней тоже всё будет в порядке, кузен. – произнёс он после заминки.
– Ты спрашивал по поводу того, есть ли у меня ещё вопросы… – После недолгого раздумья он поднял взгляд на кузена. – Вообще-то есть, если не возражаешь. Когда ты говорил об… аресте моего отца, ты упомянул о нём как об «одном из подозреваемых». Что, во дворце нашлись и другие? – Маркус пристально взглянул на кузена. – Если это, конечно, не тайна.

Видимо, Рейн выглядел куда более убитым, чем мог вообще представить, иначе с какой стати Маркус стал бы вновь пытаться его приободрить, да ко всему прочему еще и таким тоном словно…
Принц едва сдержался, чтобы не дернуть плечом. Его злило то, что он так сильно реагирует на то, что происходит с матерью и сестрой, пусть и понимал, что это из-за любви к ним. Злило его скорее даже то, что он не находил в себе силы полностью держать себя в руках, когда думал о них, это странное ощущение того, словно он куда-то опаздывает или делает что-то совершенно неверное, понимает это, но ничего не делает чтобы это исправить – оно съедало его изнутри. Как если бы он делал что-то, чего не хотел или чего не нужно было, и не пытался этого предотвратить. И пусть это чувство неясно как было связано с его смятением, которое нападало на него при воспоминаниях о матери и сестре, оно-то его и злило. Злило настолько, что ему словно хотелось выпрыгнуть из своего тело, даже ломило спину, и он не знал, куда деть руки, а потому положив их на подлокотники трона, сжал в кулаки. Благо, только это выдало внешне его внутреннее беспокойство, потому как еще одна удивительная черта этого чувства была в том, что когда оно появлялось, внешне оно никак не отображалось, словно лицо замирало в предчувствии плохого, как будто любой лишний жест мог только усугубить это неприятное ощущение, словно паутина, облепившее все внутри груди.
- Ты же знаешь, она – сильная женщина, - тем временем сказал кузен.
- Да, - на выдохе отозвался принц, после чего набрал воздуха в грудь. – Я знаю.
- А Энни…
Рейн вновь представил себе сестру, вспомнил, какой спокойной она выглядела, когда он зашел к ней на днях вечером, когда она уже спала. Днем он уже сторонился ее покоев, как будто даже боясь зайти и вновь увидеть ее в прежнем, неспокойном состоянии. И она и мать – пожалуй, эти две женщины умели пугать даже сильнее, чем что-либо еще. Потому как он действительно боялся за них… и их рассудок. Рейн уже давно не испытывал такого страха и сейчас его наличие пугало его еще больше, потому как он понимал, что этот страх может быть совершенно не беспочвенным.
Пока принц отдавался воспоминаниям, кузен вновь перешел к теме своего отца, на что принц слегка облегченно вздохнул – лучше ему сейчас было думать об этом, чем о родных.
- Ты прав, есть лица, на которые в данной ситуации обращено больше внимания, - сказал Рейн, вновь вспомнив про Совет. – Но я не могу тебя посвятить в это, извини. По крайней мере до тех пор, пока у меня не будет хоть каких-либо веских оснований для обвинения того или иного человека. А делать выводы на одних лишь предположениях… - договаривать Рейн не стал, будучи уверенный, что Маркус поймет, что он хотел сказать.

Слова утешения относительно своей матери и сестры Рейн воспринял с тяжёлым вздохом. Похоже, сам он мог лишь надеяться на то, что со временем королева Маргарет и Энни сумеют оправиться от пережитого несчастья. Это немного настораживало: ладно, Маркус вполне мог поверить, что для королевы утрата оказалась тяжёлым ударом – но Энни? Второму принцу отчего-то не слишком верилось в то, что кузина настолько тяжело перенесла потерю отца, что одно упоминание о ней вызывало у Рейна такую душевную боль. Вроде бы Энелин никогда не демонстрировала признаков особой привязанности к отцу: скорее напротив, всегда более тяготела к одиночеству. Её чаще можно было увидеть в оранжерее, ухаживающей за цветами: она не так часто выказывала любовь к своим родителям – да и та практически всегда казалась какой-то наигранной (по крайней мере, Маркусу). Конечно, вряд ли стоило предполагать, что к родителям она питала такую же неприязнь, как и к Маркусу с Вилией (а уж в последнем второй принц не сомневался – за годы он научился безошибочно распознавать во взоре кузины скрытую злобу, которая так часто давала о себе знать, когда им доводилось увидеться): но уж во всяком случае она никогда не была привязана к ним настолько, чтобы перенести настолько тяжелую душевную травму после кончины отца. Он скорее готов был поверить в то, что Энелин умело симулировала нервный срыв, чтобы вызвать сочувствие к своей персоне. Это немного раздражало: даже зная характер кузины, Марк не мог не признать, что для этакого представления она выбрала далеко не лучшее время – её ближним и без того было тяжело в эти дни. Злиться на неё по-настоящему он не мог – в конце концов, Энни при всех своих недостатках была всего лишь избалованной и капризной девчонкой с гадким характером: однако, учитывая её положение при дворе, следовало опасаться того, что в один прекрасный день ей в головку взбредёт вмешаться в государственные дела. Похоже, Энелин склонна была ревновать своего брата ко всем и каждому вплоть до последней служанки, не желая ни с кем делить его внимание: что, если ей вздумается расстроить его бракосочетание? А ведь это вполне возможно, учитывая её изощрённый ум: и тогда из-за капризов одной малолетней дурочки рухнет вся надежда на вечный союз…
«Ладно, Марк, не забивай голову напрасными мыслями», мысленно одернул он сам себя. «Тебе сейчас стоит подумать о другом: например, о том, чем занять время до вечера. До допроса, будь он неладен…». Маркус понимал, что раздобыть какие-либо доказательства вины или невиновности отца до вечера он вряд ли сможет. Покои Калеба де Уаэлби наверняка охраняются стражей, и королевские следователи уже успели перелопатить всё мало-мальски важное. Переговорить со свидетелями кончины короля… хм, можно было бы попробовать – знать бы ещё, кто из дворцовых слуг (а с этой публикой Маркус всегда был в хороших отношениях – большинству из них просто льстило, что принц, в отличие от большей части придворных, знает их поимённо) в тот вечер прислуживал королю… Впрочем, сейчас время было ещё ранним, и потому следовало для начала позавтракать и принять душ. Всё же Маркус очень устал с дороги, да и беседа с Рейном не прибавила ему сил. На слова кузена о том, что раскрыть ему имена подозреваемых он не может – во всяком случае, пока ему не предоставят веских доказательств их виновности – Маркус лишь кратко кивнул.
– Ладно, Рейн. – промолвил он после секундной паузы. – Если ты не собирался больше ничего мне сказать, полагаю, нам обоим нужно отдохнуть: я вижу, тебе нелегко пришлось. Если не возражаешь, я… пойду к себе. – Он переложил посох из руки в руку. – Вечером приду на допрос: полагаю, плащ с капюшоном в качестве маскировки тебя устроит. Я буду в своих покоях: если понадоблюсь – пришли ко мне кого-нибудь.
Выждав ещё несколько секунд, он повернулся и направился к выходу из зала. На душе у принца было сумрачно, однако не так тяжело, как прежде.

==> Покои второго принца

***

Вернулся в тронный зал принц уже под вечер, к шести часам, однако его предположения о нахождении здесь хотя бы советника не оправдались – то ли все должны были подойти вот-вот, то ли он пришел слишком рано. По крайней мере Видар уже стоял на входе с двумя Черными Рыцарями-Магами. Решив, что осталось лишь ждать, и, находясь в волнении перед началом собрания, Рейн прошел к трону и сев на него, окинул взглядом уже установленные по кругу стулья с высокими спинками, что были напротив трона. Стульев было двенадцать, не считая центрального, обращенного против трона, непосредственно для того, кого будут допрашивать.
«Не нравится мне все это», - хмуро заметил Рейн, окинув взглядом холл. Атмосфера здесь уже, казалось, была тяжелой, словно здесь уже кому-то только что объявили приговор, и эту атмосферу лишь усугубляло то, что за окном уже почти стемнело – кристаллы освещали зал своим искусственным светом, добавляя ему какой-то таинственности, если расценивать опираясь на сложившуюся ситуацию. Раньше этот зал не казался Келлуму таким, однако теперь он изменил свое мнение, отметив, что помимо величественности это место может и быть несколько пугающим, особенно для потенциального осужденного. Тронный зал, зал в котором происходила коронация, в миг стал залом суда – ожидай Рейн своего допроса, он очень бы не хотел услышать о признания своей вины в данном зале.
Глубоко вздохнув, слегка поведя плечами, принц чуть качнул головой, отметая неприятные мысли, решив, что лучше о подобном не думать перед самым собранием. Голова должна быть свежа и не должна быть забита посторонними мыслями. Собственно, именно поэтому после всех дел, перед самым собранием, он решил поспать несколько часов, и только после того как сам поднялся и привел себя в порядок, пришел сюда, не успев ничем себя впечатлить или задуматься о чем-то слишком серьезно.
Неожиданно для себя, Рейн задумался, когда в последний раз созывался совет не меньшей важности, когда необходимо было проводить его не в зале Совета, а прямо в тронном зале, с установкой мест для участников. Двенадцать мест, и это еще лишь минимум, для самых близких, и то не всех. До этого, когда в совете подобной важности, коих было на веку Рейна лишь одно (когда было объявлено об объединении двух стран, сперва только членам семьи, для совещания с ними) – тогда еще на троне восседал его отец, справа, на отдаление, шли места Рейна, дяди Ринмара, затем кузена Кристофера, затем его жены; места справа принадлежали Энни, затем тете Ингрид, непосредственно Калебу Де Уаэлби, затем уже шли места Маркуса и Вилии.
«Подле отца тогда стояло четверо рыцарей – по два с каждой стороны, ближними были два Рыцаря-Мага, дальними простые Черные Рыцари… - Рейн опусил взгляд, вспоминая то собрание, на котором он впервые услышал о намерениях отца заключить союз с Тэлойей посредством свадьбы его и Тэлийской принцессы. В тот раз он выдержал эту новость стойко, однако, что было после, когда он остался один в своих покоях знает только Франчес… - И он унесет это знание с собой в могилу».
Последняя мысль была сопровождена легким смешком, потому как то, что Рейн еще находил в себе силы шутить в нынешней ситуации, было даже обнадеживающе. Он вновь посмотрел на расставленные по кругу стулья. Справа сегодня должны были сидеть все те же личности, но со сдвигом на одного человека с каждой стороны – слева не было его самого, а справа не было отца Маркуса.
«И Вилии. Вряд ли она внезапно появится в этих дверях, о ее прибытии еще даже не извещали. Интересно, что там, в Мако-Кохане сейчас происходит? Гильдия, наверное, на ушах стоит… и они тоже», - губы сами собой слегка поджались, а принц слегка нахмурился.
Келлум внимательно оглядел места и решил, что лучше всего было сделать так: слева бы сидел его дядя, затем кузен, его жена, Франчес и Соурс, колдун из Ордена Черных Рыцарей, что является одним из тех, кто «изучал» мысли отца Маркуса; справа Энни, затем тетушка (Рейн искренне жалел, что по правилам проведения подобных советов он был обязан ее позвать – вряд ли женщина была готова к присутствию на допросе мужа, подозреваемого в убийстве короля), после Маркус, затем Ривиан и Ливертон, партнер Соурса по этому делу. Последние места всегда остаются резервными, на случай, если появится необходимость еще в ком-то. Вообще, в лучшем случае было бы иметь на совете и представителя Серебряного Сада, однако Рейн не известил директора о том, что подобный совет будет проведен. На самом деле должен был, но все же не стал этого делать. Оставалось надеяться, что никто сильно по этому поводу возмущаться не будет. Прочие члены совета обязаны были провести все время присутствия на нем стоя, так что тут все было в порядке.

На подходе к Тронному залу

По пути в зал если Энни и занимали какие мысли, так это успеет ли охрана ее подхватить, если она вдруг да споткнется. В другой раз принцесса, быть может, и проверила это на опыте, благо зацепить туфлей ковер не составило бы проблем, но сейчас воздержалась, ибо ну а вдруг те оплошают и не подхватят – и что ей, опять хромать?
“Хромать...” – о-о-о, это слово Энелин просто ненавидела. С самого детства. Но теперь-то никто не увидит ее ковыляющей! Больше никогда!
Так же мимо сознания прошел и первый зал, так называемая «прихожая», а вот в дверях самого Тронного зала Энни стопорнулась, точнее, уже переступив порог. Принцесса побледнела и судорожно сжала кулаки. А виной тому был Рейн…
“Ослепи меня, Единый, ну почему?!…” - почему он был ее братом? О, открывшуюся перед ней картину Энелин представляла несчетное количество раз: Рейн на троне – ну что может быть восхитительнее? Только вот в ее мечтах он был много веселее.
“Но такой же красивый,”– Энни иногда сама себя ненавидела, за то, что при виде брата у нее возникали странные мысли. Например о том, как лицо его скривится от отвращения, когда он узнает…
“Он не узнает!” – не настолько она смелая, чтобы испытывать судьбу. - “Мне достаточно и братской любви,” – пока что.
“Все, что Рейни надо знать, - это то, что я убью за него любого,” - но такое ему и в голову не придет. А если придет, то будет опять: «лицо его кривится от отвращения» - так что ничего лишнего брату знать и не надо.
”Ну вот, сама себя запутала,” – но она у себя одна, так что к Единому все сомнения! – “Вот сейчас подойду и поцелую!” – да-да, это было бы совсем кстати: отец умер, мать сходит с ума, сестра уже сошла с ума – и столько счастья на него одного.
“Так, Энни не тупи и иди дальше! И давай повременим с самоубийственными поступками”

Тронный зал.

У дверей тронного зала Маркус ненадолго задержался: пришлось на миг приподнять капюшон, явив стражам своё лицо. После краткого промедления облачённые в доспехи рыцари развели в стороны алебарды и двери перед ним отворились. Должно быть, стражей заранее предупредили о явлении гостя в плаще с капюшоном.
В зале уже собралось изрядное количество народу: среди присутствующих Маркус не углядел лишь королевского лекаря, сэра Ривиана, которому тоже полагалось бы присутствовать на допросе. Рейн, разумеется, восседал на троне: одесную него замерла фигурка в траурном наряде – кузина Энни, конечно же. Бросив на неё мимолётный взгляд сквозь прорези капюшона, Марк испытал мимолётное раздражение. Хотя принцесса была обряжена в чёрное и исправно сохраняла на своём личике скорбно-торжественное выражение, каковое и приличествует любящей дочери, потерявшей отца – во взгляде, которым она созерцала одинокий стул посреди круга аналогичных стульев (каковой, надо полагать, был предназначен для допрашиваемого, то есть Калеба Де Уаэлби), ему отчетливо привиделось нечто вроде предвкушения. Когда-то в одной книжке ему попалась цветная иллюстрация под названием «Гладиаторий», посвящённая сценке из жизни некоего заморского южного государства, именуемого вроде бы какой-то там Священной Империей. На картине была изображена арена, окруженная ступенчатыми рядами каменных скамей, на которой ожесточённо рубились короткими мечами два окровавленных воина-гладиатора – а вокруг арены на скамьях расселись и разлеглись дородные господа в длинных бело-зелёных и пурпурных одеяниях и пышно одетые девушки в золотых ожерельях и браслетах на запястьях и щиколотках. Жирные зажравшиеся свиньи и раззолоченные надменные шлюхи, явившиеся поглазеть на кровопролитие и насладиться зрелищем чужих страданий… Разумеется, сейчас всё было абсолютно не так – но Маркус совершенно отчетливо понимал, что Энни явилась сюда исключительно ради того, чтобы полюбоваться «интересным» зрелищем. Конечно, для неё это не более чем игра: ведь в её глазах весь мир вокруг – один громадный балаган с куклами-марионетками, которые призваны развлекать её своим дёрганьем и услаждать её взор видом своих страданий и мук…
«Где бы ей стоило родиться, так это в той самой Священной Империи», мрачно подумал Маркус. «Уж там-то наслаждение чужими страданиями и измывательства над ближними своими давно возведены в ранг утончённого искусства… И к тому же отсюда подальше».
При виде матери, графини Ингрид Де Уаэлби, сердце Маркуса вновь болезненно сжалось. Мама… Стоило лишь взглянуть на её лицо, прочесть выражение обиды и тоски в устремлённом на Рейна взоре, чтобы понять, что довелось пережить ей за этот день. «И как я скажу ей ещё и то, что Вилия пропала невесть куда?». Принц под капюшоном прикрыл глаза: сейчас ему больше всего хотелось просто подойти к матери, обнять её и прижать к себе, чтобы ей не было так одиноко в этом зале, в кругу людей, некоторые из которых (и милашка Энни в том числе, конечно же!) наверняка косятся на неё с плохо скрываемым злорадством, в мыслях уже заранее клеймя её «женой предателя», и уже предвкушают, как будут потом обсуждать эту тему в кругу своих друзей и знакомых, таких же лицемеров и двурушников, готовых в мгновение ока переменить своё мнение о ком угодно, если на того падёт королевский гнев или милость…
Однако выдвинутое Рейном условие, будь оно неладно, требовало от Маркуса сохранять инкогнито. И потому он размеренным шагом прошёл к одному из свободных стульев (к сожалению, не рядом с матерью) и занял место, по-прежнему склонив голову и спрятав руки в рукава на монашеский манер. Теперь оставалось дождаться лишь сэра Ривиана… и начала допроса.

– Нет!.. Нет-нет-нет-нет, Ваша Милость, туда сегодня нельзя!
– Да бросьте, Фердинанд, вы ведь меня еще с того случая с печеной уткой и графом Астерсом помните!
– Вот потому и говорю, чтобы подождали в передней зале!
Эстль уверенным быстрым шагом маршировал к тронному залу, игнорируя придворного старичка-распорядителя, который в меру своих пожилых сил пытался догнать юношу.

Тронный зал
– Виконт Эстль Дагарт, член Гильдии Магов, представитель Серебряного Сада и доверенное лицо верховного королевского мага – Дагвура Дагарта, – молодой колдун не стал утруждать кого-либо в представлении своих титулов. А потому – объявил об этом сам, буквально влетая в распахнувшиеся двери, старательно избегая алебард, которые нагоняли его следом. Остается загадкой то, каким образом сын сильнейшего колдуна сумел избежать судьбы «насаженного на вертел» еще до приближения к дверям, и то, что стоит благодарить за это: тайком примененное колдовство или необычайную ловкость юноши, позволившую каким-то неведомым образом проскользнуть мимо скрещенных алебард. – К услугам Его Высочества.
Эстлю было не привыкать к многочисленным взглядам, направленным на его персону. Впрочем, угрожающие взгляды черных рыцарей, потянувшихся к рукояткам оружия, льстящими назвать было трудно.

“Ну я и дурой была,“- Энни вернулась к реальности, где её брата смели обвинять в том, что он убил отца. Совсем недавно она жалела, что на совете нет ни Маркуса, ни Вилии, и ей не удастся полюбоваться на их искаженные болью и яростью лица, а теперь сама оказалась на их месте!
“Это все Соурс! Нет Ривиан!… Нет, Маргарет!” – да, это Королева Мать во всем виновата! Во-первых, раз Гаалу нужны были афродизиаки – значит, она точно гуляла налево. – “И значит, Единый опять услышал мои молитвы, может я Рейну все-таки не сестра?” – Энни мысленно перекрестила пальцы и стала рассуждать дальше.
“Так вот, папочка узнал о похождениях матушки… сложил, так сказать, два плюс два… а она испугалась… и… да! жена Ринмара тогда тоже не сама отравилась, это Маргарет его заревновала!“ – о, вот и найден тот, кто грел постель королевы.
“Ненавижу!” - да как та смеет подставлять Рейна! Вот и объяснилась эта непонятная болезнь Маргарет, мало того, что отравила мужа, так еще и спихнула вину на сына, ловко одурачив целителя уверениями, что защищает принца.
“Черная вдова… Это ей даром не пройдет!” – если в карих глазах принцессы что и отражалось, так чистая и незамутненная ненависть. Но ровно до той поры, как Энелин посмотрела на брата, теперь в её взгляде была мольба и надежда. Ведь существовало всего две причины, по которой Рейн не дает прочитать его воспоминания.
- Рейн, ты защищаешь королеву? – это если благородный мотив. Но глу-упый. А вторая причина - он просто что-то знает, что еще хуже убийства короля.
А вот мысль о том, что её брат и вправду отравил отца, даже не возникла в голове принцессы. “Потому что Рейн же не дурак позволять допрашивать тех, кто его и разоблачит,” – логично же.
Хотя кое-кто так не считал. Одновременно с её вопросом (чуть опередив) вскочил вдруг Эстль (на самом деле медленно встал, но ей было не до окружающих).
– Вы ли – Сэр Рейнион Гаал Келлум Де Ла Блестимор, Принц Блеймрийский, плоть, кровь и единственный законнорожденный сын короля Гаала и королевы Маргарет?
“О, магов выродок, явно зря проснулся!” – сына Дагарта Энни не любила, во-первых, он маг, во-вторых, не воспитан, в-третьих, – “что он несет?! Да-да, Рейн свечку держал при своем зачатии!” – тут принцесса порадовалась, что оставила свой ножик в покоях. А то воткнула бы его мерзавцу прямо в наглый голубой глаз. Правый или левый - на выбор.
“Но я же леди… и тоже умею травить людей, вся в мамочку… ”

- До этого данное растение не использовалось, мы вообще не знали, что оно еще где-то растет, - каким-то почти потерянным голосом начал Ривиан, но после коротко прочистил горло и продолжил, уже немного собравшись. - Яд попал через желудок, вместе с зельем, по всей видимости скорость его распространения была колоссальной - вряд ли Его Величество прожил более нескольких минут после принятия лекарства. Яд суры можно отнести к сердечному гликозиду, - он быстро оглядел присутствующих, - очень ядовитое вещество, но в малых дозах подобные виды используют для стимуляции сердца. В нашем же случае... яд, по мере распространения, вызвал разрыв сосудов... практически во всем теле. Я впервые сталкиваюсь с подобным веществом, способным сотворить такое. Яд суры... пожалуй, на данный момент его можно считать одним из сильнейших...
Ривиан словно вспомнил что-то, выдохнул и опустил голову прикрыв глаза ладонью.
- Простите, - присутствующие могли заметить, как его руки мелко подрагивают.

– Ничего, сэр Ривиан, – как-то отстранённо промолвил Маркус. Услышанное не привнесло ясности в проблему: скорее даже создало новую сложность. На фоне услышанного поступок Рейна представал ещё более… мягко выражаясь, странным (а сурово выражаясь – глупым). Стало быть, вот как умер король… кошмарная смерть, врагу не пожелаешь. Что же из этого следовало? Зелье, изготовленное Калебом де Уаэлби, было безопасным: пройдя через руки сэра Ривиана, оно осталось безопасным. И, тем не менее, король умер от отравления ядом суры.
– Итак, господа, – произнёс принц, вновь обращаясь ко всем присутствующим. – Что из этого может следовать? Яд суры в лекарстве присутствовал в безопасной концентрации, и в руки королю препарат попал именно в таком виде. В этом случае, у нас остаётся два варианта: либо яд был добавлен в пищу короля ещё до принятия зелья, в концентрации, которая вкупе с содержащейся в зелье отравой дала смертельную дозу… либо имела место передозировка. Вполне возможно, что Его Величество недооценил всей серьёзности предоставленного ему средства – и, желая добиться лучшего и, да простится мне таковая вольность, долговременного эффекта, принял двойную или даже тройную дозу, невзирая на врачебные предписания сэра Ривиана. Каковые, несомненно, имели место. – Он пристально взглянул в глаза целителю. – Ведь имели же, сэр Ривиан?
- Король был осведомлен, и я уверен, он бы не пошел против предписаний. Да и не смог бы - количество зелья было строго ограничено, - пояснил целитель.
Он обернулся к отцу: Калеб Де Уаэлби по-прежнему выглядел потрясённым – как выдвинутыми против принца обвинениями, так и внезапно объявившимся на собрании сыном.
– У меня пока что есть вопросы ещё к двум присутствующим, – ровным тоном промолвил Маркус. – Лорд Де Уаэлби, Ваше благородие, в первую очередь, к вам: в какой именно лекарственной форме было изготовлено зелье? В виде пилюль, в форме питья в склянке, в порошковой форме? Не сомневаюсь, что, передавая сэру Ривиану зелье, вы сообщили ему безопасную концентрацию: иначе он не смог бы убедиться в том, что зелье действительно безопасно… Но ведь указаниями мог пренебречь и сам король, верно? Отсюда вопрос: лекарство было изготовлено для разового пользования в одной дозе – или для многократного в нескольких?
- Для разового, - отозвался отец, хмурясь, - в виде питьевой настойки, чуть больше 150мил.
Повернувшись, Маркус встретился взором с кузеном Рейном. Несколько секунд он молча разглядывал его, словно стараясь угадать, какие чувства отражает этот взгляд и какие мысли роятся сейчас в разуме кузена. (Хотя со стороны, возможно, могло показаться, что он просто затягивает паузу для драматического эффекта – вот глупость-то, в подобной ситуации драматический эффект нужен был меньше всего: обстановка и так была покруче, чем в любой театральной постановке, где на свадьбу героя и героини заявляется злодей в чёрной шляпе и с подкрученными усами и объявляет, что они не могут пожениться, поскольку являются братом и сестрой).
– Также я хочу спросить вас, Ваше Высочество… – произнёс он наконец всё тем же ровным тоном. – Возможно, вы поведаете нам, отчего для создания лекарства от, извиняюсь, мужского бессилия для Его покойного Величества вы выбрали столь опасный компонент как растение сура? То, что предложение исходило от вас, мы уже знаем: ведь это вы организовали и возглавили экспедицию, отыскавшую растение. Но объясните, если вас не затруднит: почему именно это? На сегодняшний день известно множество других, безопасных растительных средств для поднятия мужской силы: мандрагора, аир, ведьмин корень, вербена, руккола, артишоки, дильестровый «пламенный цветок»… Конечно, при передозировке некоторые из них могут оказать скверное действие, как говорится в фармации и у нас в алхимии, разница меж лекарством и ядом лишь в дозировке – но ни одно из них, по крайней мере, не смертельно. Есть и другие средства: экстракт гарабинтова рога, например… Да что говорить, лично я в своей лаборатории с подходящей литературой и нужными реактивами под рукой могу за час изготовить пять видов афродизиаков, каждый из которых способен превратить болезненного старца в сгорающего от страсти юнца – и при этом ни один не будет содержать ядов! – Он сделал краткую паузу. – Однако вы выбрали именно суру. При столь богатом выборе – такое опасное растение… Вас не затруднит объяснить, отчего?