Тренировочный зал и спальня.

Затворив за собой дверь, Маркус стянул с ног сапоги и прошёл в свою комнату. Несколькими минутами ранее, поймав в коридоре первую встречную служанку, он коротко распорядился насчёт завтрака в комнату: Рейн недвусмысленно сообщил, что не сможет составить ему компанию за завтраком, а понапрасну голодать не имело смысла.
На душе было хмуро и тяжко. Рейнион мог хотя бы дать ему возможность повидаться и поговорить с отцом перед допросом: ничего страшного не приключилось бы. Возможно, он даже смог бы извлечь из этого для себя определённую выгоду – если бы кто-нибудь во время разговора незаметно подсматривал за отцом и сыном, то, возможно, смог бы узнать что-нибудь новое ещё до допроса. Однако такого права кузен ему не дал. Что пожелаешь, оставалось придумать, чем занять время до вечера.
Окинув свои покои мимолётным взором – ничего не изменилось и всё как обычно чисто убрано, спасибо прислуге – он стремительно стянул с себя пропахшую потом и пылью одежду, оставшись в одних подштанниках. Сейчас следовало бы наведаться в ванную и наконец-то смыть с себя усталость долгой дороги: однако после нескольких секунд раздумья Маркус наклонился, поднял с пола пояс с мечами и вновь застегнул его на талии. Пусть он и был утомлен, тяжёлая тоскливая злоба в душе требовала выхода. А принцу был известен весьма эффективный способ расслабления.
Пройдя через прихожую и отперев дверь, он вступил в тренировочный зал. Здесь всё также было по-прежнему, да и странно было бы предполагать, что кто-то покусится на его вещи, тем более – на снаряды для тренировки. Боевые тренажёры безмолвно поджидали хозяина, ощетинившись всеми своими лезвиями и остриями.
После недолгих раздумий Маркус подошёл к ближайшему тренажёру для мечного боя. Это устройство представляло собой вращающийся постамент, на котором на деревянной подставке был закреплён набивной кожаный манекен, изображающий человеческий торс с головой. «Руки» тренажёра – пара прямых деревянных рычагов – были расставлены в стороны: левая рука была оснащена стальным лезвием меча, с правой на короткой цепи свисало чугунное ядро кистеня. Тренажёр приводился в движение, когда боец наносил удар по мечу: влекомая силой инерции конструкция проворачивалась на постаменте, и бойцу приходилось отражать удар кистеня, что в свою очередь влекло за собой новый удар меча. Вдобавок левая рука была снабжена парой шарниров и при очередном ударе могла изгибаться под небольшим углом, так что при неосторожности можно было получить рану. Тренажёр молча уставился на принца.
Маркус потянулся, хрустнув суставами. А затем плавным и стремительным движением выхватил из ножен оба клинка – и, приняв боевую позицию, нанёс первый удар. Сталь зазвенела о сталь, манекен резко крутанулся на постаменте, и второй принц скрестил мечи, отклоняя в сторону цепь кистеня. Затем всё повторилось снова, затем меч манекена с щелчком перешёл в новую позицию – и Маркусу пришлось подстраиваться под новый удар. Очень скоро принц втянулся: сталь звенела о сталь, клинки мечей рассекали воздух с резким шелестящим свистом, а цепь кистеня – с кратким низким гудением. Тренажёр был сработан на совесть: пусть он и не дотягивал до сложных тэлийских тренировочных механизмов, приводимых в движение паровой машиной и едва ли уступающих хорошему бойцу – всё же сражение с ним было хорошей разминкой.
Сколько это длилось, пару минут или все десять – Марк сам не знал: однако в какой-то момент, сделав передышку меж сериями ударов, он расслышал тихий стук в дверь. Вбросив мечи в ножны и утерев со лба пот, Маркус прошёл к двери и отворил её.
– Э… в-ваш завтрак… – немного испуганно выдохнула оказавшаяся за дверью молоденькая служанка с подносом в руках. Бог весть что она подумала в первую секунду, узрев на пороге второго принца, босого и полуголого, с мечами на поясе. Благосклонно кивнув ей, Марк отступил в сторону, пропуская её в покои. Пройдя в спальню, девушка поставила поднос на столик и обернулась.
– Как вы и просили. Желаете ещё чего-нибудь?
– Нет, благодарю, милая: можешь идти. – Маркус сделал неопределённый жест в сторону двери. Приложив на миг руку к груди и склонив голову, девушка вышла в коридор. Закрыв за ней дверь, второй принц несколько секунд разглядывал тренажёр в открытой двери зала, затем тихо вздохнул и вновь прошёл в спальню.
Присев у стола, он окинул поднос пристальным взглядом. Сегодня на завтрак ему полагалась пара поджаренных ломтей хлеба на тарелке, сваренное вкрутую яйцо, пара ломтиков сыра и яблоко – а также чашка горячего чаю: после некоторых раздумий Маркус решил не пить сегодня вина, как бы паршиво ему ни было. Ясная голова всегда пригодится.
На то, чтобы утолить голод, второму принцу потребовалось около десяти минут. Дожевав яблоко, положив огрызок в опустевшую чашку и вытерев руки матерчатой салфеткой с подноса, он поднялся из-за стола. Что ж, два дела из трёх были сделаны: теперь следовало позаботиться о личной гигиене. Перекинув через плечо полотенце, Маркус прошёл в ванную комнату: в скором времени там зашумела вода.
Второй принц покинул ванную спустя добрых пятнадцать минут, вдоволь насладившись холодным душем после тренировки. После этого он потратил ещё некоторое время, облачаясь перед зеркалом в новую одежду: старую следовало вверить в руки дворцовых прачек, но это можно было сделать и позже. В конце концов Маркус остановил свой выбор на темных штанах без вышивки и белой рубахе с собранными у запястий рукавами. Камзол – похожий на прежний, но светло-коричневого цвета и с другой вышивкой – Марк повесил на спинку стула: сейчас в нём не было необходимости.
Немного помедлив, принц взял из шкафа первую попавшуюся книгу и уселся в кресло. Сейчас следовало на часок отвлечься от мрачных мыслей, после чего можно было подумать о том, что делать дальше.

Спустя некоторое время, почувствовав себя более-менее успокоившимся, Маркус отложил книгу на стол (это оказался весьма скучный трактат какого-то тэлийского учёного, посвящённый исследованию культуры различных диких племён восточной Тэлойи и чуть более чем наполовину состоящий из занудных рассуждений самого философа, к месту и не к месту любившего описывать роль отношений между полами в различных традициях – просто удивительно, как кто-то мог столь занудно писать на эту, в общем-то, весьма интригующую тему) и со вздохом сложил пальцы домиком перед лицом, уставившись на ближайшую книжную полку: с полки на него удивлённо взирала засушенная морская рыба, напоминавшая шипастое ядро с глазками и хвостом. Самое время для того, чтобы подумать, как поступить в данной ситуации: Маркус не мог позволить себе просто сидеть здесь и ждать допроса. Необходимо было как-то разведать ситуацию, раз уж его не было во дворце в день кончины короля: в первую очередь, отыскать свидетелей (как он предполагал, для начала следовало поискать среди слуг – у всяческой благородной публики в этом деле могли быть свои интересы, а Маркус всё же не был телепатом и при всей своей проницательности не в силах был угадать потаённые мысли собеседника). Слишком мало информации было в его распоряжении, слишком…
Второй принц поднялся с кресла: подойдя к окну, оперся о подоконник и уставился наружу. За городской стеной простирались крыши городских домов: кое-где можно было различить трепещущие траурные знамёна. Вдалеке, за полосой пляжа, расстилалась морская гладь: вдали от берега среди волн белел острый треугольничек паруса.
Что, в сущности, ему было известно о смерти короля? Ничего такого, что могло бы пролить свет на загадку его кончины. Маркус ни за что не поверил бы, что Гаал тихо-мирно помер своей смертью: старик был слишком крепок и исполнен жизненных сил, чтобы скончаться просто от старости. Нет, это определённо было убийство. Но каким образом могли убить короля, если посмертное вскрытие не выявило никаких следов? Возможно, в этом впрямь было замешано колдовство: если да, то какое? Помнится, Рейн явственно отреагировал на реплику Марка об отцовских исследованиях: значит ли это, что Калеб Де Уаэлби занимался разработками каких-нибудь чар, способных убивать подобным образом? Да ну, глупости: разве к магам и учёным, занятым настолько важными и опасными разработками, относятся так, как к Калебу? Нет уж, их держат в подземельях под надёжной охраной и годами не отпускают даже повидаться с семьёй: а отец Маркуса при всей своей занятости всё же был относительно свободным в своих действиях. К тому же при таком раскладе его бы обвинили в убийстве короля, как только стало бы известно о сути его исследований: однако его обвинение подразумевало всего лишь участие в заговоре, а никак не действия в качестве прямого исполнителя.
Быть может, король всё же был отравлен? Эта мысль заставила Маркуса призадуматься: в конце концов, он был алхимиком и как никто другой разбирался в различных ядах и зельях. Если бы в какой-либо пище или питье, поданном королю, был бы яд – его следы нашли бы в организме: после смерти остановка жизненных процессов в теле не даёт яду разложиться, и он остался бы в тканях. Конечно, злоумышленники могли использовать какой-нибудь крайне редкий яд, следы которого определяются лишь спустя определённое время после смерти: но в этом случае для того, чтобы его обнаружить, потребовалась бы эксгумация – в своё время Маркусу довелось прослушать несколько лекций тэлийских анатомов, посвящённых этому следственному методу. А уж на это вряд ли стоило бы рассчитывать: можно себе представить, как отнесётся Рейн к идее вытащить тело его отца из склепа и повторно подвергнуть исследованию. А если об этом станет известно королевскому духовнику – у-у-у, можно себе представить, в чём обвинят подавшего такую идею второго принца, и так-то не пользовавшегося слишком хорошей репутацией у служителей церкви. Как минимум в «осквернении захоронений», а то и в некромантии.
Что остаётся? Расспросить слуг, присутствовавших в момент смерти короля: быть может, удастся выяснить что-нибудь новое. Конечно, лучше всего было бы раздобыть образцы пищи, поданной Гаалу незадолго до кончины: уж её-то наверняка должны были сохранить в неприкосновенности, ведь до него её непременно должны были проверять на наличие ядов. Не то чтобы Марк считал себя умнее придворных дознавателей (ну, может, самую чуточку), но он предпочитал доверять только тому, что видел и пробовал самостоятельно. Сомнительно, конечно, что ему это позволят… а с другой стороны, у кого он должен просить разрешения? В конце концов, он принц крови! И если у него есть время до вечера, то следует провести его с пользой.
С этой мыслью Марк отвернулся от окна и снял со спинки кресла камзол. Облачившись в него, он добыл из шкафа пару мягких кожаных сапог и натянул на ноги. Немного подумав, застегнул на талии пояс с ножнами: не то чтобы он был записным дуэлянтом, всегда таскающим при себе меч и готовым по поводу и без повода вызвать любого встречного в дворцовый парк на поединок, просто ему нравилось оружие.
Покинув прихожую, Маркус запер за собой двери покоев и вышел в коридор. Одернув на плечах камзол, оглянулся по сторонам – и наткнулся взглядом на черноволосую девушку из дворцовой обслуги, спешившую по коридору со стопкой белья в руках. При виде второго принца она остановилась на месте и дисциплинированно поклонилась.
– Доброе утро, Луиза, – память услужливо подсунула принцу имя девушки. – Ты не слишком торопишься?
– Нет, ваше высочество: я в прачечную… – Девушка пытливо взглянула на Марка. – Вам что-нибудь угодно?
– Да, у меня к тебе один вопрос. Послушай, это очень важно. – Опершись одной рукой о стену, Маркус слегка подался вперёд и понизил голос. – Только не пугайся, но это касается кончины Его Величества.
– Боже мой! – Враз побледнев, девушка отшатнулась, едва не отпрянув назад. – Ваше высочество, клянусь всем, что свято: я ничего, ничего об этом не знаю! Нас всех уже проверили вчера: меня даже не было там, клянусь!
– Успокойся, успокойся, Луиза, я тебя ни в чём не обвиняю, – Маркус поднял руку в успокаивающем жесте. – Даже и в мыслях не было. Понимаешь, я только сегодня утром вернулся во дворец: и мне нужно кое-что узнать. Но это только между нами. – Он почти перешёл на шёпот. – Скажи, ты знаешь, кто из дворцовой прислуги был тогда рядом с королём?
– Н-ну… – всё ещё бледная, девушка стрельнула глазами по сторонам, словно пытаясь припомнить. – Право слово, ваше высочество, я не знаю. Разве что… ну, господин Хельмут, младший виночерпий: он подавал вино во время последнего обеда. И Кэти, горничная: она убирала в покоях Его Величества в тот день. Но когда он… ну, вы понимаете… нашла его не она, она с самого обеда не наведывалась в его комнаты! Говорю вам, ваше высочество, она невиновна… мы… Его Величество… – Она неожиданно всхлипнула.
– Ну хватит, Луиза, не надо, – протянув руку, Маркус успокаивающе тронул девушку за плечо. – Ты ни в чём не виновата, я прекрасно понимаю. Спасибо, ты мне очень помогла: теперь ступай. – Он уже почти отвернулся, но затем вновь обратил свой взор на девушку. – Да, и ещё!
– Ч-что? – Придерживая стопку белья одной рукой и утирая второй глаза, девушка взглянула на него с некоторым испугом.
– Будь добра, попроси кого-нибудь наведаться в мои покои и забрать мою одежду: думаю, ей не помешает стирка. – Маркус слегка улыбнулся, после чего повернулся и направился прочь по коридору.
Что ж, разговор со свидетелями пока можно было отложить: раз оба они не под замком, значит, найти их можно будет и позже. Покамест следовало наведаться в больничное крыло – скорее всего, отчеты о вскрытии можно найти именно там. Возможно, удастся выяснить, что именно подавали королю на том обеде с Дагвуром Дагартом и раздобыть иные сведения о кончине Гаала – хотя бы точное время: в официальную версию Маркус не верил. Горничная и виночерпий: хм, наверняка были и другие - хотя бы охрана, но о них девчонка не могла знать. Виночерпий, значит: казалось бы, чего проще – сыпануть яду в вино! Но ведь и вино, и остатки пищи наверняка изучили на предмет наличия отравы, и не нашли ничего: нет, тут что-то другое…

==> Больничное крыло

Лаборатория.

…Приняв из рук молодого очкастого санитара плоскую стальную шкатулку с образцами и проронив краткую благодарность, Маркус затворил за ним дверь в лабораторию и для пущей надёжности повернул в замке ключ. Отвернувшись от двери, он поставил шкатулку на стол и откинул крышку. Внутри емкость оказалась поделена тонкими металлическими перегородками на десяток ячеек, каждая из которых содержала в себе какой-либо фрагмент пищи. В одной виднелся надкушенный кусочек мяса (похоже, курятина – но зная кулинарные пристрастия Его Величества, можно было предположить и фазана), в другой – увядший ломтик помидора, на дне третьей заиндевело немного прозрачной рубиновой жидкости, по-видимому, вина…
Несколько секунд Маркус задумчиво разглядывал предоставленный материал: затем отвёл взгляд от шкатулки и окинул им столешницу, сплошь заставленную самым различным оборудованием, и книжные полки, уставленные фолиантами. Некоторые приборы и трактаты в своё время обошлись Марку столь дорого, что любой блеймрийский алхимик без колебаний отдал бы за обладание ими не только душу, но также правую руку и левую ногу. Будучи вторым принцем, юный Де Уаэлби мог позволить себе некоторое потакание своей слабости: тем более, что слабостью этой являлось вполне полезное и толковое ремесло, а не какая-нибудь роскошная пакость вроде курения наркотиков или занятий свальным грехом с дворцовыми фрейлинами и пажами.
Маркус пару раз глубоко вздохнул, прикрыв глаза, словно бы настраиваясь на нужный лад. В эти секунды он как будто преобразился: куда-то исчез, отступив на задний план, тот подавленный и хмурый Маркус, который не так давно покинул тронный зал после тяжёлого разговора «по душам» с кузеном. На место ему пришёл другой Маркус – собранный и деловитый, не отягощённый никакими эмоциями, чей разум был занят исключительно вопросами, связанными с предстоящей работой. Перед его взором уже проступали отпечатавшиеся в памяти строки формул и текстов, посвящённых алхимическому анализу материи. «Что ж, начнём с простейшего: с жидкой среды. Точнее, с вина. Посмотрим, есть ли в нём истина, как в той поговорке…».
Пододвинув к себе одну из спиртовок, Марк снял защитный колпачок, запалил фитиль: язычок синего пламени вытянулся вверх. Без промедления принц подтянул поближе штатив с закреплённой в зажиме колбой, другой рукой подхватив с ближайшей полки вместительную серебряную флягу, поверхность которой была испещрена строками рун, складывавшихся в сложную печать, замкнутую в двойной круг. Поставив флягу на столешницу, Маркус снял с вбитого в каменную кладку крюка плотный кожаный фартук и пару рукавиц. Натянув то и другое, вытянул из кармана фартука черную ленту, откинул голову назад – и перетянул лентой свои пышные волосы, собрав их в хвост. Одно из первейших правил алхимика во время работы в лаборатории – «Следи, чтобы волосы не попали в огонь». В последнюю очередь принц надвинул на глаза круглые очки на ремешке и натянул на лицо защитную кожаную полумаску, закрывающую нижнюю часть лица: вшитая в маску прокладка с универсальным адсорбентом надёжно предохраняла хозяина от вдыхания ядовитых испарений. Хотя ничего подобного не предвиделось, лучше было не рисковать: из истории алхимии принцу было известно немало случаев, когда в состав ядов входили компоненты, призванные предохранить отраву от исследования в лаборатории – и при контакте с определёнными реактивами вызывавшие, например, взрыв.
Отвинтив крышку фляги, Маркус наклонил её над колбой – и в сосуд пролилась тонкая струйка необыкновенно прозрачной, странно лёгкой с виду жидкости. Первичный органический алкагест, универсальный растворитель любой живой материи – в своё время открытие этого вещества знаменитым Николасом Фламелиусом вывело алхимию на новую ступень развития… Отмерив нужное количество жидкости, принц закрутил крышку, бережно вернул флягу обратно на полку и не глядя ухватил с нижней несколько чистых мензурок, ухитрившись пальцами одной руки взять сразу шесть – трюк не столь сложный для того, кто много лет практиковался в лаборатории… Расставив мензурки вокруг штатива, принц поочерёдно закупорил каждую из них вощёной пробкой с двумя отверстиями. Выдвинув один из ящиков стола, извлёк оттуда несколько тонких стеклянных трубочек, запаянных с одного конца и размеченных делениями – и воткнул по одной в пробку каждой мензурки. Наконец в последнюю очередь Марк выбрал из металлического лотка с пробками одну, напоминавшую паука из-за доброй дюжины пропущенных сквозь неё тонких гибких трубок – и, закупорив ей горлышко колбы, поочерёдно соединил колбу и мензурки в единую конструкцию.
Полдела было сделано: оставалось приступить к самому анализу. Добыв из ящика стола узкий длинный шприц, Маркус вытянул им из ячейки заиндевевшее вино и впрыснул в одну из мензурок: во вторую стальным пинцетом внёс кусочек мяса – и так до тех пор, пока все образцы пищи не оказались каждый в своей мензурке. Только после этого Марк пододвинул спиртовку под горлышко колбы.
Ну вот, теперь оставалось ждать. Ждать, пока первичный алкагест в колбе вскипит и его пары устремятся в мензурки, разлагая содержащиеся там образцы на составные компоненты. Когда реакция закончится, останется лишь поочерёдно вынуть из пробок индикаторные трубочки и изучить состав каждого образца: деления трубочек были помечены особыми реактивами, менявшими цвет в зависимости от присутствия в испарениях того или иного вещества. И если хоть в одном из образцов обнаружится чужеродная примесь… можно считать, что время потрачено не зря.
В ожидании завершения реакции (а ждать предстояло немалое время: универсальный алкагест известен был высокой температурой закипания) Марк окинул взором помещение лаборатории, пытаясь придумать, чем бы заняться. Взгляд его остановился на невысокой дверце в противоположном конце помещения. После секундного колебания Марк прошёл к двери и отпер её, выбрав нужный ключ на брелке. Проскользнув за дверь, он тотчас затворил её за собой, словно опасаясь, что кто-то может заглянуть внутрь…
За дверью оказалась небольшая комната, озарённая слабым зеленоватым свечением. Свечение исходило от странной и немного пугающей конструкции, занимающей большую часть комнаты – громадного полупрозрачного стеклянного шара, закреплённого на выступающих из пола металлических опорах и соединённого массой трубок со сложнейшей системой сосудов и емкостей, заполненных жидкостью. Всё это вместе напоминало какое-то древнее морское животное, первобытную глубоководную медузу, вымершую ещё в ту немыслимо далёкую эпоху, когда отдалённые предки нынешней расы исфири ещё обитали в лесах северного континента и рядились в звериные шкуры…
Маркус на несколько минут недвижно застыл перед этой конструкцией. Взгляд его, устремлённый на заросшую изнутри каким-то лохматым мхом сферу, не поддавался описанию. Затем он подошёл ближе, положил руки на странно тёплую поверхность стеклянного шара и склонился над выступающей из неё трубкой окуляра, позволяющего разглядеть содержимое сквозь покрывающий стенки «мох». Сдвинув очки на лоб и приникнув к окуляру глазом, Маркус некоторое время неотрывно разглядывал то, что открылось его глазам (точнее, глазу), а когда наконец оторвался и выпрямил спину, на его лице проступила немного странная улыбка.
Если бы дело происходило в каком-нибудь жутком романе для чувствительных дамочек, то по сюжету сейчас за стенами замка должен был прогреметь раскат грома, и зарешеченное окошко под потолком озарилось бы вспышкой молнии, перечеркнувшей ночное небо. Обстановка была самая подходящая: лаборатория безумного учёного, зловещего вида приборы, таинственная установка посреди каменного подвала… Впрочем, окошка под потолком не было, да и погода за стенами замка была мало того что дневная, так ещё вдобавок и солнечная.
Пройдя к столу у стены, Маркус взял со столешницы оловянный карандаш и сделал несколько пометок в лабораторном журнале. Смысл этих записей был ясен лишь ему одному. Потом, вернувшись к установке, он некоторое время задумчиво созерцал мерное течение жидкости в трубках, после чего слегка прикрутил один из вентилей, заставив жидкость в трубке замедлить свой ток. Сделав в журнале ещё одну пометку, принц закрыл его – и покинул лабораторию, заперев за собой дверь.
Вернувшись к лабораторному столу, принц несколько секунд разглядывал колбу с алкагестом, в котором уже начали проскальзывать первые одинокие пузырьки. Затем обратил своё внимание на книжные полки: быть может, среди книг найдётся какое-нибудь чтиво, годное для того, чтобы скоротать время… По правде говоря, Маркус сейчас с большей охотой покинул бы лабораторию и поднялся бы в свои покои: может, Вил уже вернулась, стоило бы встретить её… и рассказать всё начистоту, как бы тяжело это ни было. Однако оставить лабораторию без присмотра Марк не мог: как бы тщательно ни был распланирован эксперимент, никогда не стоит пренебрегать фактором неожиданности, из-за которого в лаборатории может вспыхнуть пожар. Пожар в замкнутом пространстве, часть которого занята емкостями с горючими и взрывоопасными реактивами, которые в сочетании друг с другом становятся ещё горючее и взрывоопаснее… кошмарный способ уйти из жизни.
Углядев среди корешков книг один с истёртым золотым обрезом, Маркус снял книгу с полки и хмыкнул. Это оказался трактат небезызвестной Флорианы Кратасской, монахини-врачевательницы позапрошлого столетия, посвящённый душевным болезням. Название у трактата было знатное: «О заболеваниях, травмах и расстройствах душевной и чувственной сферы, являющихся причиною нарушения сознания, мышления и памяти, такоже перепадов настроения и перемен личности, а также о заболеваниях и увечьях телесных, развитию таковых расстройств способствующих». В кругах медиков этот полезнейший и действительно талантливо написанный трактат носил гораздо более краткое и ёмкое название – «Психушник».
Маркус взглянул на обложку, украшенную ничуть не выцветшей картинкой, изображающей худосочного небритого мужика с растрёпанными волосами – и молодую женщину в чёрно-белом монашеском платье и с благочестивым лицом, возлагающую руки ему на голову. Ну да, точно, он ведь сам принёс сюда эту книгу, позаимствовав из собственной библиотеки: его интересовали некоторые аспекты формирования психики… Принц вновь бросил взгляд на запертую дверь меньшей лаборатории. Затем ему в голову пришла мысль, которая показалась интересной: раскрыв книгу, Маркус принялся перелистывать страницы, просматривая заголовки и симптомы. Помнится, сегодня в тронном зале, когда он размышлял об отношениях Энни и Рейна, он подумал о том, что разум принцессы словно бы изувечен детскими издевками брата… Как знать, быть может, на самом деле существует заболевание с подобными проявлениями?
Как ни странно, заболевание действительно отыскалось спустя примерно полчаса. Маркуса привлекла картинка, иллюстрирующая симптоматику заболевания в представлении автора: растрёпанная и заплаканная девушка в лохмотьях, преклонившая колени в молитвенной позе перед сияющим белым изваянием мужчины со сложенными на груди руками и надменным суровым лицом – и обступающая несчастную со всех сторон тьма, из которой тянулись к девушке хищные корявые руки со скрюченными когтистыми пальцами. Если верить почтенной Флориане, именовалась эта болезнь «Цертулианский синдром». Задумчиво почесав бровь, Маркус углубился в чтение.

«…Сегодня мы можем с уверенностью судить о том, что человеческое тело и разум есть совершеннейшее из творений мироздания, наделённое великим в своих возвышенных стремлениях духом: и может ли быть иначе, если мы судим о Человеке – любимейшем из творений всесильного Господа, в милости своей наделившего иные разумные расы частью человеческой природы, столь неотъемлемой для любой бессмертной души. Сколь бы ни был скромен и воздержан в своих желаниях человек, сколь бы ни смирял он свою гордыню в похвальном стремлении к духовному совершенству – в фундамент его разума неизменно заложено осознание собственного величия и превосходства над всеми царствами и видами живого мира, проистекающее из первородства человеческой души. И эта гордость за свою принадлежность к людскому роду является опорой всех чувств и инстинктов, коими руководствуется человек в своей жизни. В числе прочего людям присуще стремление оградить себя от боли и невзгод, вполне естественное и объяснимое с точки зрения богоизбранности человека и его высокой миссии в этом мире, осознание которой, как уже упоминалось, является краеугольным камнем людского разума.
В некоторых случаях, однако же, у скорбных духом людей могут наблюдаться признаки расстройства душевного благополучия, одним из проявлений которых является скрытое стремление к испытанию прискорбного чувства унижения и страдания, являющегося источником моральных сил личности. В своих исследованиях мне доводилось сталкиваться с подобными расстройствами, наиболее частому проявлению которых я дала название «Цертулианский синдром», посвятив его девушке по имени Цертулия, ставшей моей первой пациенткой в этой области.
Означенная девушка на момент знакомства со мной страдала от тяжёлого расстройства личности, сопровождавшегося ощущением общей озлобленности на мир, подкреплённой нездоровой подозрительностью и душевными терзаниями по поводу собственной «ущербности и неполноценности». В общении со мной на первых этапах лечения девушка была подчеркнуто холодна, не скрывала своей неприязни ко мне и сомнений в моей компетентности: неоднократно высказывалась отрицательно в адрес близких и родных людей, подозревая их в неприязни по отношению к ней самой. Единственным, кто не вызывал у неё духовного отторжения, был один из её друзей детства – некий юноша по имени Трейвор, некогда бывший её товарищем по играм. В отношении этого молодого человека, на тот момент обручённого с весьма милой и во всех отношениях порядочной девушкой, чувства моей пациентки были прямо противоположными: она во всём идеализировала его личность, приписывая ему лишь лучшие качества и стремясь превознести его в моих глазах. За несколько недель общения у меня сложилось немного пугающее впечатление касательно отношения Цертулии к Трейвору: насколько я могла понять, её чувства превосходили не только дружескую привязанность, но и любовь и даже страсть – скорее они граничили с неким фанатизмом, даже с идолопоклонством. Насколько я могла понять, вся картина мира для несчастной девушки была отравлена злобой, и в этом сплошном мраке старый друг был для неё единственной яркой звездой, воплощением всех положительных качеств, к которому стремилась её израненная, изъязвлённая тьмой душа. После недолгого курса смягчающей терапии и доверительного общения Цертулия стала гораздо мягче относиться ко мне: именно тогда для меня стала явной первая причина такого состояния. Как выяснилось, в детстве девочка перенесла одно из тех заболеваний, что в наш просвещённый век почти побеждено, но по сей день даёт о себе знать – оспу, осквернившую её лицо несколькими отметинами шрамов. Я не рискнула бы утверждать, что шрамы эти хоть сколько-нибудь обезобразили её облик: но для самой девочки это стало тяжёлой травмой. С той самой поры её разум начало снедать мнимое осознание собственной «неполноценности» и «ущербности», на деле не существующей вовсе, но подкрепляемой фантазиями и ошибочными мнениями. Постепенно у девочки сложилось мнимое представление о том, что окружающие относятся к ней с снисхождением и скрытым презрением, насмехаясь над её «уродством» (о, сколь пагубны бывают последствия девичьего тщеславия, искажающего в глазах несчастных бедняжек мир, подобно кривому зеркалу злого горбатого карлика из детских сказок!): следствием этого стала враждебность по отношению к окружающим, переросшая с годами в ненависть. Именно тот факт, что никто никогда не выказывал ни тени насмешки и презрения по отношению к бедняжке, стал причиной подозрительного отношения ко всем ближним и формирования стойкой уверенности во всеобщей неискренности и двуличии.
Достаточно быстро выяснилась и причина ненормальной привязанности к Трейвору, невольному виновнику душевного расстройства подружки. Как ни парадоксально, именно он в своё время невольно отпустил несколько замечаний касательно оспенных шрамов на лице девочки – что стало причиной новой перемены в сознании несчастной. Боль обиды быстро сменилась уверенностью в том, что среди всех окружающих её друг детства – единственный, кто питает к ней искренние чувства, поскольку не устыдился указать на её недостаток: последствия этого выразились в стремлении расположить Трейвора к себе и уверить его в своих лучших качествах, постепенно переросшем в навязчивое желание влюбить юношу в себя и обрести с ним своё счастье – а затем и в фанатичную привязанность, граничащую едва ли не с помешательством. (Как мне признавалась со слезами раскаяния на глазах сама Цертулия после месячного курса лечения, незадолго до встречи со мной она помышляла даже о том, чтобы убить невесту Трейвора, которая мнилась ей жестокой и подлой соперницей).
Именно эти черты нарушения характера стали основой для выведения мной новой формы расстройства сознания, нареченной мною как написано выше. Как ни прискорбно, зачатки подобного состояния можно обнаружить в характерах многих людей при детальном изучении. Болезненное и излишне требовательное отношение к собственной наружности (нередко идущее в ущерб душевным качествам – поистине, сколь часто стремление к красоте телесной наносит ущерб красоте духовной!), подозрительность и недоверие по отношению к окружающим, заниженная самооценка – всё это первые признаки возможного душевного расстройства. Подобно некоему духу противоречия, жертвы этого синдрома испытывают страдания от «злобы и бесчувствия» ближних своих, от осознания собственной «неполноценности» – и в то же время страстно жаждут их, не могут жить без них, в глубине души умоляя своих «недоброжелателей» проявить свои чувства, подобно тому, как одержимый дьявольской искажённой похотью больной извращенец молит выпороть его кнутом и загнать иглы под ногти… Сознание таких людей не приемлет иной картины мира, помимо созданной искажённым восприятием реальности – и с каждым годом всё сильнее замыкается в себе, заключая себя в кокон, сотканный из собственной внутренней тьмы…
Итак, подводя итог всему вышесказанному, мы можем выделить основные признаки «Цертулианского синдрома», наиболее характерные для людей, страдающих сим недугом:
1) в большинстве случаев обнаружение у молодых девушек либо женщин среднего возраста;
2) неприязненное отношение к большинству близких людей, видение мира исключительно в тёмных тонах;
3) чрезмерная подозрительность, заставляющая приписывать окружающим несуществующие грехи и пороки;
4) тяжёлые переживания по поводу тех или иных собственных недостатков (чаще всего физических, отмечающихся с раннего детства);
5) патологическая привязанность к одному из близких людей, чаще всего ближайшему родственнику (отцу, брату) или другу, выражающаяся в стремлении постоянно быть рядом с объектом почитания, превозношении его качеств, идеализировании его образа и навязывания своих взглядов окружающим;
6) в девяти случаях из десяти – тщательно скрываемое плотское влечение к «кумиру», предоставляющее дополнительный стимул для развития болезни
7) стремление безраздельно завоевать внимание объекта вожделения, с целью чего могут предприниматься попытки устранить всех предполагаемых «соперников» и «недоброжелателей» на пути к сердцу своего кумира…»

Маркус изумлённо покачал головой, закрывая книгу. «Крута, однако, была эта Флориана Кратасская, светлая ей память… И ведь как написано-то! Вот это я понимаю, учёная». Человеческий разум всегда представлялся Маркусу чем-то загадочным и таинственным: тёмная глубина, залегающая под тонкой ледяной корочкой рассудка и памяти, из которой порой поднимаются зловещие тени… Люди, посвятившие свою жизнь изучению этой удивительной сферы, безусловно, заслуживали уважения.
А ведь, если задуматься, описанный случай удивительно точно отражал ситуацию с Энни! Пожалуй, в эту версию укладывались все вывихи характера первой принцессы. Впечатлительная и ранимая девочка, с раннего детства ощущавшая себя ущербной из-за своей хромоты, наделённая достаточно богатым воображением чтобы заподозрить всех окружающих в скрытом презрении и насмешке над собой (хм, если подумать, кто-кто, а сам Маркус в детстве никогда не испытывал к Энни ничего кроме сочувствия – вся его неприязнь к первой принцессе впоследствии была обусловлена не её хромотой, а её мерзким и агрессивным характером) и на почве этого проникшаяся сперва недоверием, а затем и злобой к окружающим… и выбравшая себе «бога» – старшего брата, по детской глупости своей в открытую насмехавшегося над её увечьем. «Да уж, хорош Рейн в качестве «божества», нечего сказать! Ну, по крайней мере одному из проявлений она не подвержена – «плотскому влечению», как-никак, он её брат… Или?»
Брови второго принца вздёрнулись от этой мысли. Ах ты ж гомункул побери! А если и впрямь? Вообще-то, любовь к ближнему родственнику – не настолько уж и редкое явление, особенно в среде молодых и взбалмошных девочек, не отягощённых моральными принципами… Что до королевской фамилии Блеймру (в некоторых отношениях весьма и весьма закосневшей), то это вообще было едва ли не в порядке вещей: за всю многовековую историю королевства близкородственные браки и даже прямое кровосмешение, когда брата женили на сестре, встречались не так уж редко, особенно в период кризиса династии. Именно такие союзы в своё время «осчастливили» королевство некоторым количеством королей-придурков с ущербной кровью и расстройствами психики: известно ведь, что от таких вот близкородственных браков чаще всего рождаются идиоты… И, разумеется, от лица этих недоумков правили советники-интриганы, закулисные «кукловоды», поднаторевшие в искусстве дёргать слабоумных венценосных марионеток за ниточки.
Так что же, выходит, вполне может быть, что Энелин… Маркус с досадой тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Даже если и так, думать об этом ему хотелось меньше всего. Сам второй принц даже представить себе не мог, чтобы ему вдруг взбрело в голову возжелать его родную сестру, Вилию, как женщину: для него это было так же чуждо, как для рыбы – выпрыгнуть из волн и воспарить в небеса, помахивая плавниками и лавируя среди ошеломлённых альбатросов. Вил всегда представлялась ему кем-то вроде половинки его самого: разве можно возжелать свою собственную плоть и кровь, вышедшую из той же утробы, что и ты сам? Нет, наверняка для этого нужны долгие годы нарушений личности и внутренних терзаний… через которые прошла Энни, и по большей части, исключительно из-за своей собственной мнительности.
«Ох, Рейн-Рейн… Лучше тебе об этом не знать, кузен: не ровен час, сам умом тронешься от такой вести. К тому же, вполне может быть и так, что я ошибаюсь и это всё совпадение пополам с моими домыслами… Хотелось бы верить».
Внимание Маркуса привлекло побулькивание, донесшееся из колбы: алкагест наконец-то закипал, и верхняя часть сосуда уже наполнилась клубящимся паром. Что ж, теперь остаётся подождать…

Спустя несколько часов, ополаскивая посуду в каменной чаше моечной раковины, Маркус вынужден был признать: эксперимент завершился не в пользу его теории. Во всех образцах не обнаружилось никаких патологических примесей, способных сойти за яд: ничего, кроме случайных вкраплений вполне безобидных веществ. Проводить повторную пробу вряд ли стоило: времени на это просто не оставалось – день клонился к вечеру, и вскоре он должен был присутствовать на допросе.
Что ж, король Гаал не был отравлен: по крайней мере, теперь принц уверился в этом. А значит, предстояло рассмотреть некоторые другие версии… Однако в первую очередь следовало побывать в тронном зале: возможно, это поможет хоть что-то прояснить… При мысли об этом наполовину скрытое маской лицо Маркуса вновь омрачилось тяжёлой думой.

Спальня.

Поднявшись по лестнице в свои покои, второй принц отпер дверь и вступил в спальню. При виде его появления из-за книжного шкафа молоденькая служанка – уже виденная им сегодня Луиза – с испуганным писком отпрянула от шкафа, который она как раз обмахивала метёлочкой из перьев. Пусть Маркус уже избавился от полумаски и очков (в которых наверняка походил на какого-нибудь жуткого лупоглазого подземного демона), его явление через потайной ход само по себе было неожиданным.
– Успокойся, Луиза, это я, – Марк слегка улыбнулся девушке, разведя руками, будто показывая: вот он я, действительно. – Спасибо, что пришла прибраться… Послушай, я сейчас должен буду уйти: запри после меня комнату, ладно? Не знаю, во сколько точно вернусь.
– Хорошо, ваше высочество, – дисциплинированно кивнула девушка.
– Вот и ладно. И… – принц помедлил. – Скажи, моя сестра обо мне не спрашивала? Я тут думал, может, она меня искала…
– Госпожа Вилия? Да нет… Вообще-то её нет во дворце, ваше высочество: она ещё не вернулась. Кларисса убирала в её комнате совсем недавно, и госпожа пока не заявлялась в свои покои.
Марк нахмурился. Вил ещё не вернулась? Конечно, Рейн упоминал о том, что она может вернуться во дворец не раньше вечера: и всё равно, сердце дрогнуло от неприятного предчувствия. Как уже говорилось, он воспринимал сестру как часть себя самого: и сейчас его посетило неясное, но знакомое ощущение – сестре грозят неприятности. Точно такое же ощущение кольнуло его сердце тогда, несколько лет назад, в лаборатории: и, оставив собственную работу, он словно по наитию бегом бросился в лабораторию младшего курса… чтобы, оказавшись на пороге, узреть толпу растерянных студентов, исходящие паром осколки колбы на столешнице – и всхлипывающую Вил, прижавшую ладони к лицу.
«Проклятье… Что могло случиться? Конечно, может, это просто паранойя: может, вылет корабля по какой-то причине задержали? Или… всё это подстроено?». Маркус с трудом удержался от того, чтобы сжать руки в кулаки. Неужто его прежняя догадка оказалась верной, и Рейн решил поочерёдно разными способами избавиться от всех членов его семьи? «Ну, если с Вилией что-нибудь случилось…».
Принц с трудом отогнал тревожные мысли. Сейчас ему предстояло отправиться на допрос в тронном зале, а с остальным, похоже, придётся разбираться позже. В который раз призвав на помощь свою выдержку, Маркус глубоко вздохнул.
– Спасибо, Луиза, – промолвил он негромко. – Послушай, будь добра, оставь меня на пару минут: мне тут… переодеться нужно.
– Д-да… как пожелаете, ваше высочество! – Шелестнув юбками, девушка повернулась и скрылась за дверью его покоев.
Подойдя к платяному шкафу, Маркус распахнул створки, окинул пристальным взглядом развешанную одежду – и снял с крюка простой чёрный плащ с капюшоном, который по виду был ему несколько велик. К плащу прилагался столь же простой витой пояс, по виду очень напоминающий верёвку. Облачившись в плащ и подпоясавшись, Маркус надвинул капюшон на лоб: немного подумав, вооружился ножом – и без сожаления двумя тычками прорезал в плотной ткани капюшона пару узких щёлок для глаз. Разглядеть его глаза сквозь эти прорези вряд ли кто-нибудь смог бы, зато сам он получил возможность видеть. Натянув капюшон до подбородка, Маркус позволил себе взглянуть в зеркало. Ну прямо-таки монах, только деревянного креста на шею не хватает. Ладно, быть может, в самом деле примут за монаха, явившегося на случай, если обвиняемый захочет покаяться… Пояса с мечами он, разумеется, надевать не стал: это было недопустимо с любой точки зрения.
Повернувшись и уже собравшись покинуть комнату, Маркус невольно замер: взгляд его упал на деревянное распятие на полке. Принц никогда всерьёз не верил в Бога, хотя и не отзывался неуважительно о религии и церкви. Не то, чтобы он совершенно не веровал в существование каких-то высших сил, просто для него они всегда были отвлечённым понятием, имеющим мало общего с этим миром, как и загробная жизнь. Но сейчас на душе у него было настолько тяжело, что после секундного промедления он склонил голову и сложил руки перед грудью.
На несколько минут принц Маркус застыл в неподвижности: чёрная фигура в низко надвинутом островерхом капюшоне, со сложенными в молитвенном жесте руками. Губы его пару раз дрогнули под капюшоном, шепча нечто почти беззвучное: даже если бы сейчас в комнате был кто-либо помимо него – он вряд ли услышал бы первую в жизни принца молитву, сбивчивую и неуверенную: вряд ли Маркус впоследствии смог бы сам дословно вспомнить, какие именно слова слетели с его уст.
Прошептав последнее слов, принц ещё несколько секунд хранил неподвижность: затем повернулся – и неслышной походкой выступил за двери своих покоев. Луиза, ожидавшая у входа, проводила чёрную фигуру изумлённым взглядом, в котором промелькнул испуг. Потом, чего доброго, вообразит, что принц в своих изысканиях призвал к себе в комнату знаменитый дворцовый призрак Чёрного Аббата, некогда зарубленного в тронном зале самим королём Клетусом Безбожным и с тех пор исправно являвшегося после захода солнца всем потомкам династии Блестиморов…

==> Тронный зал

Коридоры замка. Перед дверью в покои принца

Эстль откровенно дулся, усевшись на холодном каменном полу в замковом крыле, в котором находились покои Второго принца Блеймру. Недовольство виконта ясно проглядывалось даже сквозь плотно сжатые веки и легко узнавалось по сердито нахмуренным бровям. Сложив руки на груди, колдун томился у запертой деревянной двери, для всех окружающих выглядя спящим. Эстль Дагарт в очередной раз подтвердил свое звание, как «главного сони королевства», способного отлично устроиться даже в самых непригодных для сна местах, и любой из знакомых, впрочем, ничуть бы не удивился, увидев юношу спящим на холодном каменном полу, а спиной привалившись к каменной же стене… Но не в королевском же дворце, перед входом в светлицу королевской особы! По всей видимости, неудовлетворенность Дагарта-младшего принимала едва ли не осязаемые формы, полупрозрачной аурой распространяясь вокруг так, что даже служанки, с поклоном приглашавшие милорда опочивать в покоях для гостей, немедля удалялись, после краткого «нет», а дворцовый распорядитель – пожилой Фердинанд, после продолжительных причитаний и взываний к здравому смыслу, махнул на него рукой. Регулярные патрули охраны же, тем не менее, пристально косились на «гостя», ожидающего принца.
Понять спит ли он на самом деле или нет, было абсолютно невозможно, ибо, будучи абсолютным чемпионом в этом деле, Эстль, порой и сам не мог определить: сон ли он созерцает или видит слегка другую реальность. Впрочем, сейчас же, в полудреме, мысли светловолосого юноши были заняты исключительно одним: как бы посильнее насолить Маркусу за то, что ему приходится ждать его за закрытыми дверьми! Эстль ненавидел закрытые помещения – природное любопытство просто обязывало его совать нос в самые темные уголки, невзирая на все правила приличия и подстерегающие неприятности. В покои принца (сквозь двери которых Эстль смог бы пробраться как неслышно и невидимо, так и подняв всю стражу на ноги), юноша принципиально не совался, ожидая их обитателя у порога. Хотя, судя по хитрющему оскалу, нет-нет, да и появляющемуся на невинном «спящем» личике виконта, во сне Эстль уже проник внутрь и устраивает бесчисленные каверзы опаздывающему Маркусу.
Подстраивать разнообразнейшие шалости, в том числе и Второму принцу, Эстль начал еще в Серебряном Саду, с каждым годом изощряясь все больше и больше, а так же – оттачивая свои навыки неуловимости, ведь расплата оказывалась сурова, а каждый новый подзатыльник – увесистей.
Как бы то ни было, дружбой с Маркусом молодой колдун никогда бы не стал рисковать, но сегодняшняя выходка стояла очень уж близко к опасному финалу. Что скажет Марк, будет ли кричать, даст ли очередного тумака, Эстль был готов даже к тому, что принц ударит его по-настоящему – заслужил, поделом. Разочарование – горькая пилюля. Проглотит ли ее Маркус, и как это отразится на их дружбе – то, о чем молодому колдуну хотелось думать меньше всего. Как же хорошо быть ребенком, когда разбитая дружба – единственное, чем приходится рисковать. И как жаль, что во взрослом мире ее приходится ставить на карту.

***

Сколько времени прошло? Час? Два?
Волны усталости, накопившиеся в течение дня, обрушились водяной стеной, унося на своих гребнях моментально, лишая той самой замечательной прелюдии перед сном, когда все чувства расслабляются в предвкушении приближающихся снов, а сопротивляющееся сознание все еще действует, медленно, шаг за шагом готовя тело к отдыху.
Эстль очнулся внезапно, беспорядочно оглядываясь по сторонам, силясь вспомнить, где он находится. Увидев перед собой стену и ровное пламя свечи в канделябре, осознание того, что он заснул в ожидании Маркуса, постепенно, частица за частицей, приходило к нему. Несмотря на то, что молодой колдун славился своим умением заснуть в самый неподходящий момент, но место для сна он всегда выбирал с особой тщательностью, возможно на уровне инстинктов, а потому, очнувшись, всегда отчетливо помня, что же случилось до момента отхода в страну грез. Незапланированная задержка принца и дальний путь все-таки сыграли свою роль, и Эстль уснул прямо на полу, прислонившись спиной к стене, прямо у двери в покои Маркуса.
На ватных ногах, наполовину вновь уснув, другой же половиной упорно двигая конечностями в сторону лестницы, Эстль Дагарт, цепляясь руками за стены, чтобы сохранить равновесие, побрел в свою комнату, которая была пожалована юному колдуну.
Раздражение на Маркуса не прошло, но сейчас его заменили первобытные инстинкты: потребность в еде и во сне. И, если нужда в отдыхе хоть в мизерном количестве, но была удовлетворена, то вот голод проходить никуда не спешил.

-------> Покои Эстля

Коридоры дворца и спальня второго принца.

После всех тягот и переживаний сегодняшнего вечера двери спальни, ужин и удобная кровать представлялись Маркусу столь же желанными, как для монаха-аскета – врата райских кущ, плоды с древа вечной молодости и ложе из облаков. Сходство усугублялось чёрным плащом, в который был облачён принц, бредущий по коридору к дверям своих покоев. Ужин, пожалуй, в настоящую минуту казался ему даже более желанным, чем отдых. Принцу посчастливилось поймать на лестнице очередную служанку и вкратце распорядиться насчёт того, чтобы в его покои доставили с кухни что-нибудь, оставшееся от сегодняшнего ужина. Большего ему не требовалось, да и после ужина на кухне обычно оставалось немало пищи. Куда больше его занимали мысли о предстоящем разговоре с Эстлем, который обещался подождать его в покоях. При мысли о том, как отреагировал юный Дагарт на запертую дверь (о наличии которой сам своевременно не вспомнил), на душе делалось тоскливо. Одно из двух: либо Эстль затаил глубокую обиду на «злого Марка» и сейчас поджидает его у дверей с намерением высказать в лицо всё что он о нём думает (между тем как таковые намерения были и у самого принца – и видит бог, он имел на то куда больше оснований) – либо дверь принцевой комнаты уже снесена с петель каким-нибудь двересносящим заклятием, а сам Эстль вольготно расположился в Маркусовом кресле, закинув ноги на Маркусов стол, и потягивает винцо из Маркусова кубка. Надо думать, в последнем случае участь Дагарта-младшего была бы поистине страшна.
Однако, приблизившись к дверям своих апартаментов, Марк не узрел ни развороченной Эстлем двери, ни самого Эстля. Похоже, друг попросту устал ждать и предпочёл найти себе иное место для отдыха. Что ж, отчасти это было даже хорошо: нынешним вечером Маркус не настроен был беседовать с Эстлем, уж лучше отложить беседу до завтра, когда один из собеседников немного успокоится, а второй осознает сполна свою неправоту. Единственным, кто ждал принца у дверей покоев, был Клод: паж подпирал спиной стену, время от времени оглядываясь по сторонам – ему явно было не по себе в этом пустом коридоре. При виде Маркуса он встрепенулся и выпрямился.
– Т-тут… э… в-в-виконт Дагарт был… недавно, – выдавил он, по обыкновению запинаясь. – Он ушёл, как раз когда я сюда подошёл… вы зайти велели…
– Я помню, Клод. Входи. – Отперев двери своих покоев, принц вступил внутрь.
Скинув с ног сапоги и пройдя в свою спальню, Маркус сбросил опостылевший плащ на спинку кресла. В первую очередь следовало озаботиться тем, ради чего он вызвал Клода: посланием для Вилии. Пройдя к своему столу, он некоторое время задумчиво разглядывал его, затем перевёл взгляд на книжные полки, словно не в силах выбрать что-нибудь такое, что красноречиво сообщило бы сестре о том, что он в порядке и получил весточку от неё. Наконец, кивнув своим мыслям, Маркус выдвинул ящик стола, немного порылся в бумагах… и выложил на стол небольшую, хрупкую вещицу – бутон розы на шипастом стебле с резным листком. И цветок, и стебель по цвету не отличались от живого растения – но притом состояли из мельчайших, полупрозрачных, искрящихся на свету кристаллов, образующих сложную структуру. Кристаллический цветок, настоящее произведение ювелирного искусства… а точнее – алхимического мастерства. Эту вещицу Маркус создал своими руками: искусство изготовления подобных украшений он постиг ещё в лабораториях Серебряного Сада. В особый раствор опускался живой цветок, срезанный с куста – и за неделю-другую кристаллизация полностью растворяла живую ткань, замещая её кристальными структурами и вбирая пигмент из разрушенной материи. Несколько таких цветков Марк в своё время преподнёс сестре: и сейчас подобное украшение должно было послужить для неё знаком того, что послание отправил именно он.
Поразмыслив ещё пару секунд, принц вытянул из чехла на поясе нож – и срезал у себя прядь волос с виска. Прядь он повязал на стебель розы – особым, мудрёным узлом, которому когда-то научил его отец. Помнится, когда-то он пытался передать сие знание сестре – в результате чего они совместными усилиями связали воедино шнуровку на её летних туфельках так, что распутать её не было никакой возможности, да вдобавок в узел оказались впутаны пальцы самого Маркуса. Что ж, стоило надеяться, что этот узел – да и сама прядь волос – послужат Вилии дополнительным подтверждением.
– Возьми, Клод, – промолвил он, вручив цветок пажу: тот смерил его недоумённым взглядом. – Передашь это гонцу: пускай наутро отправляется в обратный путь – и доставит отправителю. Ясно?
– Э… д-да, ваше высочество. – Понятливо кивнув, паж слегка поклонился и, развернувшись, покинул Маркусовы апартаменты.
В ожидании ужина второй принц не стал тратить время понапрасну. Добыв из кармана камзола футляр, он приоткрыл крышку и заглянул внутрь: удовлетворённо кивнув, прошёл к полускрытой шкафом двери и, отперев её, спустился в лабораторию. Звук его шагов по винтовой лестнице быстро затих за стеной, когда дверь неслышно затворилась за ним.

Когда спустя несколько минут Маркус поднялся по лестнице, в дверь как раз постучали. Открыв и приняв из рук служанки поднос с едой, принц кратко поблагодарил её и затворил дверь ногой. Пройдя в комнату, он водрузил поднос на стол. Что ж, его предположения оказались верны: ужин, даже слегка остывший, был весьма неплох, хотя и не слишком обилен – что тоже верно, поскольку нагружать желудок на ночь глядя было всё же вредно для здоровья. Однако Маркус чувствовал себя настолько утомлённым, что даже не раздумывал на эту тему: и смёл всю еду за каких-нибудь десять минут, почти не почувствовав вкуса. Разделавшись с ужином и выставив поднос в коридор, он запер дверь. После недолгих раздумий, снял несколько книг с полки и добыл из заднего ряда припрятанную бутылку чёрного стекла с зелёной этикеткой и серебряный кубок. Выдернув зубами пробку, Маркус наполнил кубок темно-вишневой влагой – и без промедления осушил до дна почти залпом. После подобного дня этот жест был простителен.
Расстилая постель и скидывая с себя одежду, принц уже чувствовал, как на него сходят долгожданные покой и умиротворение. В любом случае, на сегодня его дела были завершены: а обо всём остальном можно было подумать завтра. Затушив свет, принц улёгся в постель – и провалился в сон, едва успев коснуться головой подушки.

…Несмотря на весьма насыщенный вечер и последующую усталость, пробудился Маркус на удивление рано. Последние несколько минут перед пробуждением принц вел себя неспокойно: то недовольно хмурился во сне, то внезапно вздрагивал, то непроизвольно вздёргивал руки, словно бы пытаясь заслониться от кого-то – а затем резко перекатился на спину и распахнул глаза, уставившись в потолок комнаты. С минуту он просто лежал, созерцая оный потолок и словно бы оцепенев, затем сел на кровати, спустив ноги на пол, и окинув взором комнату. Комната была погружена в сумерки раннего утра: за окнами уже разлилось золотисто-розовое рассветное зарево, но задернутые до половины шторы не позволяли насладиться пейзажем в полной мере. Маркус с некоторым облегчением вздохнул: ну разумеется, это был всего лишь сон…
Сон, увиденный им этой ночью, был не столько страшным, сколько странным. Маркусу снилось, будто бы он стремглав мчится по каким-то мрачным извилистым коридорам с высокими полуобвалившимися сводами, замшелую каменную кладку которых кое-где освещают чадные факелы – а за ним по пятам, подвывая и глухо рыча, гонится не кто иной, как Бруколак, размахивающий здоровенным ржавым ножом. Поминутно оглядываясь через плечо, Маркус видел его фигуру, неотрывно маячившую за его спиной: в этом сне убийца был без кандалов, зато в железной маске. Зловеще рыча, он то и дело разражался невнятной бранью, перемежающейся угрозами. Почему-то страшно Маркусу почти не было: скорее охватившее его чувство напоминало азарт – как будто он не верил, что убийца сможет настигнуть его, как до того настигал всех своих жертв. Они всё мчались и мчались через сумрачные коридоры, перепрыгивали через завалы осыпавшейся кладки, пробегали через огромные подземные залы с лохмотьями паутины на сводах и обезглавленными разбитыми статуями вдоль стен, петляли среди растрескавшихся квадратных каменных колонн… Наконец впереди за очередным поворотом мелькнул проблеск света. Воспрянув духом в предвкушении выхода, Маркус прибавил было ходу – но тут откуда-то сбоку послышался испуганный вскрик: бросив взгляд в ту сторону, принц узрел в проёме очередного коридора хрупкую фигурку медноволосой девушки в зелёном с золотом платье – и с изумлением признал в ней виконтессу Фламму Эрумпре Де Тессера. При виде девушки Бруколак издал торжествующее рычание – и, оставив принца в покое, резко развернулся и устремился в её сторону. С криком ужаса виконтесса развернулась и бросилась бежать. У Маркуса перехватило дыхание: забыв о выходе, он также свернул и ринулся следом за маньяком, стремясь настичь его и не дать ему дотронуться до Эрумпре… Однако теперь, оказавшись в положении преследователя, он сам никак не мог поспеть за маньяком, чья исхлестанная кнутом спина маячила перед ним. Жертва, убийца и преследователь вновь бежали по тёмным коридорам. Эрумпре неслась как вспугнутая лань, едва касаясь туфельками пола: Бруколак поспевал за ней, по-обезьяньи ссутулившись и пошатываясь на бегу из стороны в сторону, но при этом не отставая. Погоня всё длилась и длилась: на бегу Маркус то и дело замечал, что окружающие коридоры явно ведут себя неспокойно – каменный пол под ногами начал как-то странно содрогаться, с потолка то и дело срывались струйки пыли и мелких камешков, а то и крупные обломки, по стенам начали змеиться трещины… Наконец девушка и убийца вылетели в громадный тёмный зал с растрескавшимся купольным сводом, посреди которого высилась некая исполинская статуя с отбитыми руками и головой. Здесь Эрумпре запнулась об обломок камня и с криком повалилась на пол. Маркус, закусив губу, рванулся вперёд, надеясь успеть… Но он не переступил порога зала. Потому что именно в этот момент всё вокруг содрогнулось, стены пошли широкими трещинами и осыпались, открыв взору раскинувшуюся вокруг белёсую пустоту с клубящимися серыми тучами где-то внизу, пол под ногами просел – и половина неведомого замка, начиная от порога зала, вместе с принцем обрушилась вниз, в бездну. Но, судорожно цепляясь за воздух, падающий в пустоту Маркус успел заметить, как посреди стремительно ринувшегося вверх зала Бруколак с торжествующим хохотом повалился на колени рядом с девушкой, вцепился одной рукой ей в горло и занёс над ней нож…
Принц с судорожным вздохом утёр лоб. Фу-ух… и приснится же такое. Наверняка сон был навеян вчерашними впечатлениями от тюремных коридоров: но вот откуда в нём взялась Эрумпре? Маркус недоумевающе вздёрнул бровь, дивясь собственным мыслям. Во всякие знамения и предзнаменования он верил, мягко говоря, слабо – но сон отчего-то тревожил его. Вообще-то Марк никогда не видел кошмаров, а если и видел, то не запоминал: и потому яркие впечатления от сегодняшних «грёз» были ему непривычны. Что ж, существовал лишь один способ избавиться от них – хороший душ и утренняя разминка.
На то, чтобы размять мышцы зарядкой, озаботиться утренней гигиеной и привести себя в порядок, Марку потребовалось около двадцати минут. Из душевой он вышел в одном полотенце на бёдрах, отжимая влажные волосы. Пройдя к окну, Маркус раздвинул шторы и распахнул раму: прохладный утренний ветерок приятно овеял его чело. Окна покоев второго принца выходили не на восток, и потому полюбоваться утренней зарёй он не мог – однако вид раскинувшегося над дворцовыми шпилями и городскими крышами неба, по-утреннему свежего и тронутого нежным розовым заревом, тоже был неплох. Легкий ветерок слегка тревожил кроны деревьев: воздух уже оглашали журчащие птичьи трели. Полюбовавшись пейзажем пару минут, принц затворил окно. Начинался новый день, и его, по выражению какого-то классика минувших веков, ждали великие дела.
По обыкновению своему, завтрак принц заказал себе в покои, просто выглянув в коридор и окликнув первого попавшегося слугу. В ожидании завтрака он не торопясь облачился в одежду, выбрав для себя обычную светлую рубашку со свободными рукавами, светло-коричневый жилет с витым бежевым кантом, черные брюки и сапоги с отворотами на голенищах: и лишь после этого обратил своё внимание на то, чего не удосужился заметить вчера – незнакомую шкатулку и несколько конвертов на своём столе. Ну да, конечно: Клод ведь упоминал, что ему вчера доставили личную почту. Стало быть, вот она. Ну что ж, следовало с ней ознакомиться: кто знает, что сулили ему послания…
Устроившись в кресле, Маркус первым делом взял на колени шкатулку, крышка которой была запечатана сургучной печатью со знакомым ему гербом – рука, держащая виноградную гроздь. Хмыкнув, Маркус натянул на руки кожаные перчатки с широкими раструбами, и лишь после этого срезал печать и осторожно приоткрыл крышку: в подобных делах следовало быть осторожным, чтобы не получить вместо желаемого какой-нибудь сюрприз вроде ядовитой змейки в ларце…
Впрочем, всё было в порядке. Изнутри шкатулка была заполнена аккуратными стопками золотых монет, плотно пригнанными друг к другу. Поверх золота покоилось сложенное вчетверо письмо, выведенное аккуратным почерком и уведомляющее принца Маркуса Де Уаэлби, что господин Девиоттин Де Труа «со всем почтением» предлагает ему «законную долю прибыли» суммой в три тысячи аданов. Принц довольно улыбнулся: выгодная сделка в очередной раз принесла плоды – и в прямом, и в переносном смысле. Более полутора лет назад Маркус после долгих раздумий вложил часть своих средств в дело Девиоттина Де Труа, винодела, покупавшего территории под новые виноградники в южных провинциях. Несмотря на риск, вложение оказалось более чем выгодным: земля в тех краях родила прямо-таки отменно, и уже второй год приносила виноделу немалую прибыль. Маркус, в свою очередь, получал свои оговоренные в контракте ежегодные пять процентов от прибыли. Сам он в подобном доходе не видел ничего зазорного: времена меняются, и подобного рода коммерция в нынешние годы отнюдь не считалась занятием для «подлого» сословия. Как бы то ни было, он стал богаче на три тысячи аданов…
Отставив шкатулку, Маркус вскрыл один из конвертов, пробежал глазами строчки убористого почерка. Леди Гретелина, одна из его бывших пассий, приглашала его присутствовать на похоронах её дедушки завтра в полдень: письмо кое-где было помечено пятнышками слёз. Принц нахмурился: ну надо же, дед Гретелины умер. Старика Джерома, после безвестного исчезновения дочери и зятя в одиночку вырастившего и воспитавшего внучку, он помнил хорошо – тот был архивариусом в столичной библиотеке, и в своё время немало помог Маркусу с поиском и выбором книг по целому ряду дисциплин: да и вообще, человек был неплохой и душевный. В последние годы старик немного сдал, но казался по-прежнему крепким, и принц виделся с ним довольно редко. Теперь сожалеть об этом было уже поздно.
Третье письмо заставило Маркуса вздёрнуть брови. Мастер Жеан уведомлял принца, что его заказ готов – и более того, что он берёт на себя обязанность лично доставить его во дворец, в виде исключения для столь высокородного заказчика. Доставить заказ мастер обещал не позже чем нынешним утром: то есть, в самое ближайшее время. Подобная новость несколько подняла Маркусу настроение: признаться, он долго ждал этого письма – с того самого дня, как вручил мастеру задаток. Сегодня же предстояло выплатить основную сумму – что означало, что ради долгожданного заказа сегодняшний доход придётся сократить на несколько сотен аданов. Что ж, будем надеяться, что оно того стоит…
…К тому времени, как в дверь его покоев постучали, Маркус уже успел вкусить свой утренний завтрак, поблагодарить доставившую его служанку, сдать ей на руки грязную посуду, справиться касательно слухов о заключении под стражу принца Рейниона, и теперь просто восседал в кресле, сцепив руки в замок и нетерпеливо покачивая ногой. Если бы не обещанный визит мастера, он лучше бы навестил родителей или наведался в темницу к Рейну. И потому когда прозвучал стук в дверь, принц рывком поднялся с кресла, прошёл к дверям –и, кратко поинтересовавшись о том, кто пришёл, и расслышав в ответ знакомый голос, отворил.
– Моё почтение, ваше высочество, – негромко промолвил возникший на пороге гость: худощавый мужчина невысокого роста с гладко зачёсанными назад чёрными волосами и бледной кожей, облачённый во всё чёрное и серое: с плеч его складками спадал тёмно-серый плащ. Высокие скулы и слегка раскосые глаза выдавали толику восточной крови в жилах посетителя: лицо украшали тонкие усики и аккуратная бородка. Руки он держал сложенными перед грудью, спрятав кисти в рукава. За его спиной высился рослый, мрачного вида плечистый тип с выбритой наголо головой и серьгой в ухе, облачённый в кожаную куртку с заклёпками и такие же шаровары. На вид эта пара как нельзя более напоминала шаблонных наёмных убийц из какой-нибудь театральной постановки – субтильный коротышка-умник и здоровенный туповатый громила. И если бы Маркус не знал, что мастер Жеан на самом деле – один из лучших столичных оружейников, а грозная внешность его телохранителя Роланда скрывает весьма живой ум и рассудительность, он непременно при виде подобных «гостей» схватился бы за меч, возомнив, что лорд Ринмар или кузен Рейн наконец решили избавиться от недруга через подобных посредников.
– Приветствую вас, господа, – Маркус слегка склонил голову в знак приветствия. – Прошу вас, проходите. Не угодно ли вина?
– В любое другое время, мой принц, с величайшим удовольствием, – слегка улыбнулся мастер Жеан, проходя в комнату. – Однако сегодня нам ещё предстоит пара важных сделок. – Он выдержал краткую паузу. – Полагаю, вы получили моё послание? Ваш заказ готов.
– Разумеется, мастер Жеан, – согласно кивнул Маркус. Роланд, поймав выразительный взгляд хозяина, прошествовал к столу принца и водрузил на него свою ношу – длинный и довольно узкий деревянный футляр с резной крышкой, перехваченный двумя кожаными ремнями. Расстегнув пряжки ремней, он откинул крышку футляра – и отступил в сторону, словно бы приглашая полюбоваться содержимым. Правду сказать, то и в самом деле было достойно любования.
Маркус несколько секунд молча созерцал то, что открылось его взору: затем шагнул к столу, протянул руку – и извлёк из футляра шпагу, доселе покоившуюся на ложе зелёного бархата, коим был выстлан изнутри футляр. Вытянув руку перед собой и слегка склонив голову, он некоторое время разглядывал клинок, слегка поворачивая его из стороны в сторону; затем, отступив на несколько шагов от мастера и его телохранителя, сделал пару пробных выпадов и финтов – клинок со свистящим гулом вспорол воздух. Маркус одобрительно цокнул языком.
Форму и исполнение этого оружия нельзя было назвать обычными. Клинок длиной приблизительно в два с половиной локтя и шириной у основания в два пальца был выкован из тёмного, почти чёрного матового сплава. При этом клинок сей от эфеса и до острия был не прямым, как у иных шпаг, а волнистым – подобно клинкам здоровенных двуручных мечей тяжёлой пехоты. Сам эфес был снабжён корзинчатой гардой из прорезной стали, защищающей руку, и увенчан округлым бронзовым навершием . Никаких излишеств, никакой инкрустации и драгоценных каменьев – шпага эта выглядела как оружие в чистом, незамутнённом виде, квинтэссенция убийственного металла. Единственной деталью, способной с натяжкой сойти за украшение, можно было считать символ, выгравированный на клинке у самого основания – треугольный щит, в который были вписаны две литеры: «ВН».
– Надеюсь, вы довольны, ваше высочество? – поинтересовался мастер. – Всё как вы желали. Тэлийская закалка, гибкая сердцевина; угол изгиба выдержан в должной мере; баланс, само собой, соблюдён… – В его бесстрастном голосе можно было уловить нотку гордости, вполне понятной и простительной для мастера, из рук которого вышло столь совершенное творение.
– Само совершенство, мастер Жеан, – совершенно искренне промолвил Маркус, опустив шпагу и коснувшись острием ковра. – Благодарю вас. Вы сполна заслужили свою плату. – С этими словами он отцепил от пояса заранее пристегнутый кожаный кисет и передал его приблизившемуся Роланду. – Как мы и условились, пятьсот аданов золотом.
– С вами приятно иметь дело, ваше высочество, – после небольшой паузы кивнул мастер. Распускать завязки кисета и пересчитывать деньги он не стал: подобный жест сейчас выглядел бы недостойно, к тому же обе стороны достаточно доверяли друг другу, чтобы не подвергать сомнению честность оппонента. – Надеюсь, мой клинок сослужит вам добрую службу: хотя, как говорил один философ, более всех овеян славой тот меч, который так и не был извлечен из ножен… – Эту реплику он явно ввернул не просто так: Роланд извлёк из футляра и протянул принцу поясные ножны с накладками из чёрной бронзы. Склонив голову в знак благодарности, Маркус вложил шпагу в ножны и пристегнул их к поясу.
– Ещё раз благодарю вас, мастер.
– Не стоит благодарности, мой принц, – улыбнулся Жеан уголками губ. – Если вам впредь ещё понадобятся мои услуги, вы всегда желанный гость в моей лавке. Теперь же, если не возражаете, позвольте откланяться. Сами понимаете, нас ждут дела…
После краткого обмена любезностями и прощальными репликами мастер Жеан и Роланд покинули покои Маркуса: принц собственноручно отворил пред ними дверь. На выходе Роланд едва не налетел на служанку Луизу, как раз собравшуюся постучаться в двери: девушка, испуганно ойкнув, отпрянула на шаг. Сдержанно пробурчав извинения, телохранитель проследовал дальше. Проводив пару «наёмных убийц» взглядом, Маркус обратил взор на служанку.
– С добрым утром, Луиза. Что произошло?
– Доброе утро, Ваше Высочество… Я только хотела сказать, что в малой гостиной вас… наверное, ждут. Там сейчас виконт Эстль Дагарт, он вчера вас у двери вечером ждал… И ваша сестра тоже.
– Моя… Что? – Маркус встрепенулся. – Вилия вернулась?!?
– Ну, да… – несколько удивлённо подтвердила девушка. – Она только что прибыла, сейчас в гостиной с господином Дагартом. Если вас это инте…
– Разумеется, интересует! – Маркус с трудом удержался от того, чтобы просто отпихнуть служанку в сторону. Отстранив её мягким движением, он прошествовал мимо неё и стремительным шагом направился вдоль по коридору. – Да, и спасибо тебе, Луиза, – бросил он через плечо.
Проводив принца недоумевающим взором, девушка слегка пожала плечами, словно выражая всё своё недоумение по поводу характера господина. Тоже мне повод для тревог – сестрицы два дня при дворе не было. Бог их разберёт, этих аристократов…

==> Малая гостиная