… - Держи меня, мой мальчик… Не бросай меня, пожалуйста, пожалуйста…
Распластавшись на развороченной, зияющей дырами палубе, Амброзий из последних сил удерживал за руку свою мать, висевшую над бездной. Внизу и вокруг, будто колдовское варево, клубились тучи, стремительно меняя форму. Остов «Небесной Госпожи», накренившись на один борт, с умопомрачительной скоростью несся в никуда, разваливаясь на части. Крейн стиснул зубы, чувствуя, что рука Мириам, как бывает во всяком дурном сне, постепенно выскальзывает из его вспотевших от страха и усталости ладоней. Длинные, выгоревшие до белизны и от того казавшиеся седыми волосы женщины трепал злой ветер; обращенный на Крейна взгляд строгих свинцово-серых глаз, полный веры и нежности, вдруг вспыхнул ужасом.
- … Тяни же, скорее!... – выкрикнула она, и Амброзий потянул, но было уже поздно. Из глубин бездны внизу поднялось нечто черное, поглощая все вокруг; Крейн с животным ужасом видел, как его мать погружается в эту черноту, как мука искажает черты ее обычно гордого и надменного лица. Кровь выплеснулась из ее рта, потекла из носа, ушей и глаз. Множество черных плетей вырвалось из подступающей тьмы; они захлестнули тело Мириам и разом втянули в черноту, ломая, будто игрушку. Пронзительный вопль разорвал слух подобно вспышке молнии; рука матери выскользнула из хватки Крейна, его обдало кровью, - неправдоподобно много крови, - он дико закричал…

…и проснулся, задыхаясь и дрожа всем телом.
Амброзий рывком приподнялся в постели, но неожиданно для себя завалился влево, не чувствуя опоры, и едва не сверзился на пол. Левое плечо вспыхнуло невообразимой болью, когда он ткнулся им в край кровати; Крейн попытался отпрянуть, но левая рука его почему-то не слушалась, - она вообще никак не отозвалась и не напомнила о своем существовании. Вместо этого рядом послышался высокий мелодичный оклик, кто-то подошел и помог ему перевернуться на спину.
- Что... – Крейн непонимающе уставился на женщину-исфири в светлых одеждах, склонившуюся над ним. В ушах все еще звенел пронзительный вопль Мириам. На какое-то мгновение ему почудилось, будто он видит перед собой именно ее лицо; стон «Мама…» сорвался с губ совершенно непроизвольно, чего в следующий миг Амброзий устыдился – сходства между его матерью и хлопотавшей сейчас над ним сфирийкой не было никакого.
- Ой, где это я... – слабым голосом произнес Крейн, очень досадуя на такое помутнение сознания, и хмуро огляделся. Насколько можно было видеть из лежачего положения, он находился в большом и длинном помещении с высоким потолком; справа и слева от него стояли совершенно одинаковые кровати, застеленные белым бельем; некоторые были заняты; в воздухе отчетливо пахло какими-то пряными снадобьями, еще чем-то резким… и кровью.
- Госпиталь святой Пэнелии Цэр, - с сильным акцентом ответила ему исфири и хотела добавить что-то еще, но тут со стороны послышался глухой стон боли, и она поспешила туда, исчезнув из поля зрения.
Амброзий тяжело вздохнул, сжал левую руку в кулак и попытался поднести ее к глазам, однако она оставалась недвижимой. Тогда он решил помочь ей правой, - которая тоже слушалась неохотно и дрожала от слабости, - но вместо руки с левого бока нащупал только пустые простыни кровати. На бледном лбу выступили бисеринки холодного пота. Он повел рукой выше и осторожно коснулся тщательно перебинтованной культи, заканчивавшейся чуть пониже плечевого сустава. Грязное ругательство слетело с легкостью плевка. Крейн закрыл глаза. Странно. Так он по-прежнему чувствовал свою левую руку и готов был поклясться чем угодно, что она на месте, цела и невредима. Впрочем, потеря руки не так тревожила его, как могло бы показаться со стороны; гораздо больше терзало осознание утраты куда более маленькой и драгоценной вещи – кулона с прахом родителей, особенно на фоне приснившегося кошмара.
Лежа с закрытыми глазами, он незаметно для себя задремал, но спал недолго и проснулся снова в ледяном поту, а в ушах вновь колокольным звоном отдавался предсмертный крик матери.
Тоска холодной рукой сжала сердце сильнее прежнего. Вперив безразличный взгляд в потолок, Крейн лежал, слушая звон, который оказался именно колокольным и доносился откуда-то снаружи, проникая в помещение вместе с едва ощутимым теплым ветерком через приоткрытые створки высоких стрельчатых окон; тяжелые темные занавеси чуть заметно колебались от дыхания ветерка. В палате царили полумрак и тишина; остальные раненые мирно спали. Амброзий перевел взгляд вправо; совсем рядом с ним стоял небольшой стол со всевозможными склянками, баночками и сосудами. Собравшись с силами, Крейн попытался дотянуться до края стола, чтобы подвинуть его поближе и уже беспрепятственно пошарить там; он не сомневался, что среди многочисленных лекарств найдется такое, которое окажется для него смертельным. Или они все станут такими, если смешать. Бледные бескровные пальцы уцепились за край и бессильно соскользнули; Амброзий шепотом ругнулся и повторил попытку. На этот раз ему удалось; он с минуту лежал неподвижно, потом изо всех сил потянул на себя. Легкий столик сопротивлялся недолго, но придвигаться отказался, а вместо этого, зацепившись одной ножкой за ковер, рухнул, опрокинутый; склянки и баночки с веселым звоном грохнулись на пол; во все стороны брызнуло стекло и черепки. Кто-то из раненых проснулся от шума и тревожно о чем-то спросил по-исфирийски. Крейн беззвучно взвыл от бессилия, досады и подсердечной боли.
Дверь в палату отворилась, послышались быстрые шаги; к его кровати подошла исфири, не та, что была раньше, другая; она покачала головой, глядя на устроенное безобразие, поправила Амброзию подушку и удалилась за уборочным инвентарем, правда, успела уйти недалеко, - входную дверь снова открыли, и в палате послышался тихий голос, на этот раз мужской и странно знакомый. Исфири довольно строгим тоном заговорила с посетителем, - тут Крейн вспомнил: этот голос принадлежал капитану «Берилла». Амброзий зажмурился, желая им всем немедленно провалиться сквозь землю; он решил, что, пока женщина ходит за ведрами и метлами, сможет успеть подобрать какой-нибудь осколок побольше и взрезать себе горло. Однако капитан и не думал уходить так скоро, напротив, он был достаточно убедителен, чтобы женщина после минутного разговора допустила его к кровати Крейна.
Почувствовав чужое присутствие рядом, Амброзий нехотя открыл глаза. Капитан-исфири стоял над ним; некоторое время он разглядывал вампира со странным выражением лица, - Крейн подумал: уж не пытается ли тот читать его мысли, - а потом обернулся к женщине. Исфири снова заговорили о чем-то на своем языке, довольно напряженно, потом женщина отошла и вернулась с небольшой чашей и ножом, тонким и блестящим, будто состоявшим из одного лезвия. Сфирийцы на несколько минут исчезли из поля зрения, но оставались где-то поблизости; Амброзий с возрастающим болезненным нетерпением ждал, когда они уберутся восвояси, но вместо этого женщина подошла к его постели, присела на край и осторожно поднесла к его губам чашу. В нос ударил запах свежепролитой, горячей крови и еще чего-то неизвестного; Амброзий вскинул полный негодования взгляд на капитана, который стоял за спиной женщины, скрестив руки на груди, - одна рука его была перевязана.
- Давай, сынок, пей, тебе нужны силы, - подбодрил исфири.
Чуть ли не теряя сознание от одуряющего запаха, едва справляясь с голодной дрожью, сводящей внутренности, Амброзий тем не менее плотно сжал губы и презрительно отвернулся. Исфири переглянулись; женщина ласково похлопала Крейна по щеке. Он вскинулся, со злостью и смертельным возмущением посмотрел на нее, - и тут она движением, говорящим об огромном опыте, крепко схватила его за нос. Сил сопротивляться было немного; довольно скоро Крейн открыл рот, чтобы вздохнуть, и это было его второй ошибкой, - воспользовавшись моментом, сфирийка ловко влила ему в глотку содержимое чаши. Тело вампира, в отличие от него самого, было совсем не против, так что Крейн, вопреки душевному настрою и страстному нежеланию жить, все-таки жадно заглотал все до последней капли, что, правда, не помешало ему после этого с вызовом уставиться на обоих исфири. Женщина мягко улыбнулась в ответ, убрала пряди волос с его лба, потом перекинулась парой фраз с капитаном и бесшумно удалилась.
- С-собачьи дети… Зачем… – глухо прорычал Амброзий; во рту чувствовался вкус чужой крови; вампир невольно облизнул губы и тут же потупил взгляд.
- Ты совсем раскис, - строго, но вместе с тем как-то по-доброму произнес исфири. Любой, кого воспитывали оба родителя, назвал бы этот тон отеческим; Крейн же, выросший без отца, решил, что исфири пытается втереться к нему в доверие. Серо-алые глаза под низкими темными бровями зловеще сощурились, однако не похоже было, что на капитана это произвело хоть сколько-нибудь значимое впечатление.
- Ты еще молод, а уже хочешь умереть, я вижу. Но ты слишком торопишься. Поверь, такие решения нельзя принимать на горячую голову, - продолжил исфири. – Вряд ли сейчас ты слышишь мои слова, но потом поймешь, что я прав. Хм…Ну, как себя чувствуешь?
Амброзий продолжал буравить капитана злобным и подозрительным взглядом. Какого рожна ему вздумалось помогать незнакомцу, чужеземцу, да еще и больному вампиризмом? Крейн был уверен – дело нечисто. Сфириец определенно преследует какую-то выгоду. Впрочем, эти подозрения слегка отвлекли от мыслей об осколке стекла, а слова исфири на миг вызвали слабое желание возразить, - будто тончайший луч света на мгновение озарил объявший его душу сумрак.
- Уже лучше, – нехотя процедил Крейн.
- Отлично, - неожиданно тепло улыбнулся исфири и протянул руку. – Встать сможешь? Давай, помогу. Я забираю тебя отсюда, поедем в Аридию, поживешь у меня, пока не поправишься.
Амброзий подумал, что, наверное, от услышанного удивленно вытаращил глаза и глядит сейчас на исфири с самым дурацким выражением лица, потому что тот улыбнулся еще веселее. Немного посовещавшись с самим собой и придя к выводу, что место для смерти значения не имеет, а по дороге и в чужом доме возможностей для нее гораздо больше, чем здесь, где и под рукой-то ничего подходящего нет, Крейн откинул простыню, которой был укрыт, и, демонстративно проигнорировав предложенную руку помощи, осторожно сел, опустив ноги на пол. После принятия кровавого напитка он действительно чувствовал себя значительно лучше; силы возвращались, и даже настроение как будто бы пыталось измениться, выкарабкаться из тьмы. С минуту поизучав свои босые ступни, Амброзий исподлобья взглянул на исфири и уже собрался было съязвить по поводу своей одежды – на нем были только свободные холщовые штаны, видимо, из закромов госпиталя, - однако капитан уже протягивал ему сложенную аккуратной стопкой обнову. С немалой помощью исфири, - действовать-то одной рукой было непривычно и неудобно, - Крейн облачился в новую простую рубаху, штаны, оказавшиеся коротковатыми, чулки и башмаки. Оценивающе оглядев его с головы до ног, капитан набросил ему на плечи свой плащ и предложил держаться за себя – и это было правильно, поскольку Амброзий, несмотря на прилив сил, на ногах стоял нетвердо. После секундного раздумья он все-таки закинул оставшуюся в его распоряжении руку за шею исфири, и капитан осторожно повел его к выходу. Наверное, со стороны это выглядит смешно, подумал Крейн, - он был на целую голову выше и явно фунтов на двадцать тяжелее худощавого, но на удивление сильного сфирийца.

По дороге к выходу они задержались всего один раз, когда их приостановила та самая исфири, что делала капитану кровопускание, - она отдала мужчине большую сумку, в которой при передаче что-то слегка звякнуло, наставительным тоном произнесла несколько фраз и критически оглядела Крейна с головы до ног, после чего с достоинством удалилась. Амброзий посмотрел ей вслед с большим подозрением; ему уже начало казаться, что все вокруг специально разговаривают на своем дурацком языке, чтобы он ничего не понимал, и наверняка затевают что-то нехорошее по отношению к нему. Может быть, кто-нибудь из команды «Берилла» сталкивался с ним раньше в каком-нибудь воздушном бою и узнал? Амброзий понял бы, если б его сейчас взяли под стражу и отправили прямиком в тюрьму для дальнейшего разбирательства. Однако вопреки его ожиданиям капитан, едва выйдя за порог госпиталя, помахал рукой кому-то, - ко входу подлетел двухместный ресселер под управлением отчего-то радостного сфирийца. Крейн окинул экипаж исполненным глубочайшего презрения взглядом, после чего, поникнув головой, вновь замкнувшись в себе, беспрепятственно позволил усадить себя в ресселер; капитан занял место рядом и велел рулевому везти их в воздушный порт.

==> Воздушный порт

На пути от порта к отелю. Ресселер.

Дорога затянулась. Целестия подумала, что сглупила: наверное, нужно было воспользоваться местной железной дорогой. Ведь ей сейчас в другой район лететь, а она, когда садилась, об этом не подумала. Ну, а теперь поздно. Таэллин-то ушла сразу; и видимо, как раз на поезд. Вряд ли Тал Маэрис живет в Ягае или коридоре; скорее уж в Фабуле. А вообще, без разницы. Пересекаться с ней как-то не хотелось.
В то, что Таэллин посвящена в проблемы с принцессой, верилось мало. С другой стороны, может быть, она лечила ее в детстве? Но тогда она сказала бы по-другому. Не так, не на улице, где любой может услышать. Конечно, прохожие редко вслушиваются в разговоры других прохожих – но вдруг среди них не только прохожие?
Примерно так и плыли мысли Целестии, пока она не пришла к выводу, что забьет на Таэллин. Скорее всего, это не более чем догадка – и излишним внимание она лишь докажет ее состоятельность. Да.
Тем временем ресселер приземлился у трехэтажного здания с белой крышей. Это и был нужный ей отель. Дав вознице задаток, Целестия вошла внутрь и без труда нашла заведующую, сняла себе на ночь одноместную комнату, договорившись и о ванной, сразу и оплатив. Изнутри здание выглядело не менее впечатляюще, чем снаружи. После Эста и корабля (который, впрочем, был весьма и весьма впечатляющ, но все же оставался военным), эта изящная красота словно придала ей сил только тем, что она на нее взглянула.
Затем она вернулась в ресселер, и полетела в госпиталь. До него лететь было, наверное, не менее получаса – но делать полукруг по железной дороге не захотелось. К тому же, до нее все равно надо было добираться, а потом – от нее до госпиталя.

На пути от отеля до госпиталя. Ресселер.

В дороге до госпиталя мысли ее не были заняты отцом. Она была уверена, что с ним все в порядке. Однако ее все еще тревожили сомнения по поводу королевы, принцессы, даже Святой Матери. Последнее казалось вообще абсурдным. Наконец, чтобы отвлечься от мыслей, она обратилась к скучающему вознице с просьбой рассказать, чем живет город. Впрочем, ничего нового она так и не узнала. Первым делом были восторги по поводу новых воздушных аппаратов, на которые Целестия поведала вознице, что ей уже доводилась летать на этих «конях». Он послушал и посетовал, что ему-то на такую никогда не хватит. Целестия отозвалась, что все решает труд. А возница на это неопределенно хмыкнул. Да, не совсем все, но многое.
Дальше возница заговорил о странной звезде, о которой рассказывают прибывающие в город терранцы. Однако сегодня она была у него первой пассажиркой (утром он возился с детьми, и на работу вышел лишь к вечеру), и поэтому мужчина не мог сказать, видели ли ее где-то сегодня.
Целестия еще немного поспрашивала его о других делах, но не особенно прислушивалась. То, что хотела – она опять не узнала. Ей нужно было искать принцессу, а она до сих пор не продвинулась ни на шаг. Эст – случайность, да и там она опоздала на несколько часов. Оставалось надеяться, что принца это дело заинтересовало, и он тоже, закончив со своей текущей миссией (быстрее бы!) пойдет по ее следу.
«Но если мы на нее наткнемся… когда это случится, что я должна буду делать? – вновь задалась девушка вопросом. – Не тащить же ее обратно в Холл Хаоса, да и это просто невозможно. Может быть, стоит попытаться установить связь с ее душой, как тогда. Но что это даст? Даже вдвоем нам не по силам бороться с Душой Сэры».
Но Целестия знала, что она попытается. Она должна найти способ вернуть принцессу… несмотря на то, что сомневается, надо ли это делать. Вряд ли Курадо счастлива, будучи заточенной в собственном теле.
«Как Сэлула» - словно эхо прозвучало в ее голове. Да, как она.
Неожиданно мысли вновь перескочили на Таэллин – а что, если она одна из тех, кого королева послала искать Сэру? Ведь оказалась же она в Эсте, хотя ощутимо хотела сбежать оттуда. Однако ответ был тем же: тогда женщина поступила бы по-другому, не ставя в опасность сохранность тайны. Мысль о том, что Целестия просто все усложняет, девушка отмела как несостоятельную.
Целестия опять вернулись к размышлениям о способе «излечить» Курадо. По всей логике изгнать («тьфу, как демона») Сэру должна тоже Сэра.. Единственная известная ей Сэра, помимо сбежавшей, - Сэлула Элмри. Неудачно. Ладно с личными мотивами, но как ей попасть в Тумультуозус и там ли она еще?
- Госпиталь, - сообщил возница, заметив, что его пассажирка слишком сильно задумалась.
Целестия встрепенулась и сошла на землю, вновь порадовавшись твердой почве под ногами и возможности активно двигаться. Девушка не стала скупиться, и дала мужчине, если считать задаток, сорок аданов, исходя из того, что тот сделал два перелета. Вообще, она могла и ошибиться – цены как-то неожиданно выпрыгнули из ее головы, но возница не стал ничего говорить, приняв деньги с благодарностью. Он спросил, надо ли подождать Целестию; однако та ответила, что может задержаться внутри.

Холл госпиталя.

В подобных учреждений запах всегда один и тот же, который Целестия любила, и которого боялась одновременно. Аромат чистоты и чего-то еще, чему сложно дать какое-либо определение. Да и не нужно.
Здесь Целестии бывать еще не приходилось, но ей не хотелось любоваться мозаиками, хотя она и отмечала их где-то на краешке сознания. Целестия не сразу поняла, к кому можно обратиться с интересующим ее вопросом. Никакой стойки или чего-то еще она не нашла, а потому решила спросить самую незанятую на вид целительницу. Она стояла у одной из стен и наблюдала за находящимися здесь терранцами.
- Простите, - приблизившись, спросила у нее Целестия, - не могли бы вы мне помочь?
- Да, я вас слушаю, - несколько устало отозвалась женщина, и только сейчас жрица заметила, что она очень молода. – Вы пациентом, посетителем или работником будете?
- Благодарю. Меня зовут Целестией Эльен, - жрица не обратила внимания, что забыла про приставку, - здесь должен находиться мой отец, Эрган Эльен. Поступил где-то десятого или одиннадцатого инлания в тяжелом состоянии.
- Поздновато вы его навещать собрались. Сейчас узнаю, - целительница выудила откуда-то из карманов халата что-то, по размеру напоминающее большой блокнот. Просмотрела несколько страниц (не удержавшись, Целестия заглянула и увидела, что там были некие списки – видимо, как раз пациентов). Нахмурилась, пролистнула сразу в конец. Затем лицо ее просветлело, она хмыкнула, и вернулась ближе к началу.
- Да, вот, точно. Он уже выздоровел, сейчас находиться просто под наблюдением, - и целительница рассказала Целестии, где он «лежит», добавив: - Однако сейчас подходит к концу обеденное время, вполне возможно, что ваш отец находиться в столовой. Сейчас посещать еще можно, однако я прошу вас не задерживаться. И почему у нас нет отдельных комнат для посещений, я не понимаю? – последнюю фразу она еле слышно проворчала под нос. Целестия подумала о том же.
Затем служительница указала Целестии на лестницу и объяснила дорогу. Весь путь жрица преодолела очень быстро, и только у самой двери в палату возникло неожиданное препятствие в виде другой служительницы. Та спросила девушку, что она тут позабыла. На что Целестия, внутренне готовая к подобному вопросу, честно ей ответила. Целительница пропустила ее, еще попросив не слишком задерживаться.

Одна из палат.

Девушка не без робости зашла в комнату, которую и комнатой-то назвать было сложно. Это была именно палата, зала, громадное помещение. Всего Целестия насчитала двадцать коек – и пациенты в них были очень разными.
Одни, болезненного вида, бледные и покрытые испариной, даже не открыли глаз, когда она вошла. Другие же скользнули по ней взглядом, в котором так много всего намешалось, что было страшно случайно поймать его, и вновь опустились на свои подушки. Две койки стояли пустыми. На оставшихся кто-то читал, писал или разговаривал с соседом. Видимо, это были те, кто уже шел на поправку или же оставались под наблюдением. И только один исфири привстал и замер, не сводя с нее взгляда.
Отец.
Девушка ускорила шаг и в мгновение оказалась рядом. Тогда, в Белых горах, она не разговаривала с отцом и даже толком не успела на него взглянуть, и поэтому сейчас ей казалось, что они встретились впервые за десять лет.
Целестия не рискнула обнять его, но Эрган сам притянул дочку к себе. С полминуты они стояли так, без всяких слов, затем отец отстранил ее и с любопытством оглядел.
- Выросла, - наконец, заключил он, вызвав улыбку у обоих. Сам Эрган ничуть не изменился. Он и был таким статным, строгим, по-доброму суровым. Разве что белые волосы, гораздо гуще чем у нее, сейчас были коротко, по-армейски пострижены и едва прикрывали уши, когда раньше доставали до плеч.
На его прямоугольном лице с более темной кожей, чем у Целестии, еле виднелись несколько мелких шрамов. Брови тоже были темнее волос, но не с такой большой разницей – у Эргана они были сероватыми. Слишком длинные для мужчины ресницы с выраженным изгибом окаймляли небольшие овальные глаза с серой, испещренной бледно-зелеными прожилками радужкой.
Он чуть наклонил голову, рассматривая ее, и Целестия заметила прокол в ухе. Серьги сейчас не было, но девушка вспомнила, что обычно он носил простые, металлические, без камней. Жрице показалось, что второго прокола нет, но уверенности в этом не было.
Отец был чуть повыше ее и пошире в плечах, но сейчас они выглядели почти ровесниками. Его низкий голос тоже был молодым, и Целестия чувствовала себя неловко, не зная, как себя вести и о чем говорить.
- Можешь ничего про себя не рассказывать, это уже сделала твоя мама, - наконец, нарушил молчание мужчина, усаживая дочь на кровать и садясь рядом. Он подцепил сложенный вчетверо листок плотной бумаги с подушки – письмо, и помахал им: - Как раз сегодня получил. Она сетует, что ты ее так и не навестила, хотя обещала, - отец строго взглянул на Целестию, но, увидев искреннее раскаяние на ее лице, продолжил мягче: - Просто старайся не обещать того, что не может выполнить.
Это задело девушку, напомнив кое о чем. Эрган истолковал ее реакцию по-своему, и перевел тему:
- Она пишет, что у нее все в порядке и страстно желает вернуться домой, чтобы рожать уже там. Ты же знаешь, что у тебя будет… - отец почесал затылок уголком бумаги, - эээ… кто же у тебя будет? – он с надеждой взглянул на дочь, но та мотнула головой, и тогда он веселым голосом закончил: - А, ну и ладно, будет нам сюрприз!
В таком стиле они проболтали еще минут десять, пока в палату не вошли исфири в одежде госпиталя. Целестия поняла, что теперь она будет мешать, и быстро попрощалась с отцом. Его, к слову, должны были выписать завтра или послезавтра – и тогда он планировал вернуться в Белые горы, чтобы начать восстанавливать поместье.
Хотя им обоим, как чувствовала девушка, было немного неловко, Целестии такое простое общение дало возможность отдохнуть. Отец ни о чем ее не спрашивал, но и сам не делился с ней своими тревогами. И видимо это было именно то, чего хотелось девушке, уставшей от того, что надо либо выпытывать какую-то информацию, либо, напротив, ее скрывать. Сейчас же не приходилось даже задумываться – такие темы просто не задевались в разговоре. С каким-то светлым чувством Целестия покинула госпиталь, около которого нашелся ресселер – уже другой.

=== > Много позже, 21 число. Поселение Аирит.