15 инлания 771 года Эпохи Солнца. Река Русалки, где-то к северу от Юуна.
Остатки сна медленно и неотвратимо таяли, будто клочья ночного тумана под лучами утреннего солнца, но телу все еще хотелось понежиться в теплой постели. Ощущения были в точности подобны пробуждению после длительной и тяжелой болезни, когда, вдохнув напоенную ароматами цветов мягкую свежесть летнего утра, струящуюся из распахнутого окна, понимаешь, что уже полностью здоров. Сердце наполняла какая-то совершенно беспричинная радость, граничившая с восторгом, - нечто похожее мог подарить лишь полет воздушного корабля в небесах. Амброзий просто наслаждался душой, купаясь в сиянии этого чувства, ощутимом почти физически, однако в комнате становилось все холоднее, так что волей-неволей надо было встать и хотя бы закрыть окно, правда, он не был уверен, что захочет после этого преклонить голову к подушке снова, - под влиянием обуявшей его радости в тело возвращались силы и жажда действия.
«И все-таки я бы руки оторвал тому, кто открывает окна в комнате больного человека,» – мысленно проворчал он, впрочем, с некоторым удивлением, не понимая, как вообще такое могло быть и где он, собственно, находится.
Встряхнувшись, Амброзий осторожно открыл глаза, но поток солнечного света, лившийся из окна на его постель, вдруг куда-то мгновенно исчез, сменившись холодной зеленоватой темнотой, в размытых глубинах которой что-то мерно колыхалось; перед самым носом шмыгнуло нечто узенькое и серое, на миг вспыхнув ярким металлическим блеском; Амброзий инстинктивно отшатнулся, но что-то удержало его на месте.
И тогда он все вспомнил, и в ужасе рванулся так, что едва не сломал себе шею: веревка была прочной, а камень, к которому она была привязана, основательно увяз в иле на речном дне, почти полностью погрузившись в него. Вампир панически заорал, однако с тем же успехом мог бы просто раскрывать рот, как рыба, - у него не получилось издать ни звука, и даже пузыри не пошли.
Такого дикого, животного ужаса Крейн еще никогда не испытывал; ужас этот ослепил его, лишив всякой возможности соображать; он заметался, тщетно пытаясь освободиться, но лишь запутался в тине, взбаламутив ил и напугав речных обитателей, и метался так, пока совсем не обессилел. Тогда он затих, медленно опускаясь, заставшим взглядом уставившись в одну точку в пространстве, и пролежал так на дне не менее четверти часа, - а в голове гулко, словно в пустой бочке, отдавались удары сердца. Наконец, единственная рука пошевелилась и осторожно сдвинулась с места; пальцы коснулись веревки, ощупали ее и принялись распутывать узел у горла; сделать это оказалось непросто, веревка разбухла в воде, да к тому же Крейн сам еще больше затянул узел, пытаясь вырваться, но в конце концов он справился с этим препятствием и, сильно толкнувшись о дно ногами, как пробка выскочил на поверхность, окинул окружающий мир взглядом сумасшедшего и что есть сил погреб к берегу.
Налий, берег реки Русалки где-то к северу от Юуна.
Выкарабкавшись с третьей попытки, Амброзий сделал всего пару шагов на дрожащих, подгибающихся ногах, после чего рухнул на колени в траву; его согнуло пополам и вырвало целым водопадом воды, потом еще и еще; грудь давила ноющая боль; он чувствовал, как вода клокочет в легких, но не успел подумать об этом осмысленно, как тело его вновь содрогнулось, извергая ее наружу. Лишь спустя время, когда, казалось, из него излилось воды столько, что хватило бы на средних размеров озерцо, приступы, наконец, прекратились, и он понял, что может вдохнуть воздух полной грудью. Тогда Крейн отполз к росшему неподалеку дереву, привалился спиной к стволу и, зажмурившись, закрыв лицо ладонью, зарыдал от пережитого страха, изливая его в слезах. То, что произошло, не поддавалось никакому разумному объяснению; то, что произошло, случилось вопреки всем известным ему законам жизни, смерти и мироздания, и это приводило его в неописуемый, необъяснимый ужас, какой вызывает все неизвестное и непонятное. Крейн не знал, что вообще способен настолько сильно чего-то испугаться, он всегда считал себя совершенно бесстрашным, но сейчас ему просто хотелось, как ребенку, броситься под чью-нибудь защиту и выть от испытываемого сейчас чувства.
Однако времена, когда он мог так поступить, давным-давно канули в небытие, и искать защиты нельзя было ни у кого, кроме себя самого. Постепенно рыдания стихли, но Амброзий еще довольно долго сидел с закрытыми глазами, изредка судорожно вздыхая, пока не пришел в себя настолько, чтобы решиться оглядеться вокруг.
Это было то самое место, с которого он давеча прыгнул в воду, желая покончить со всем разом, - со своей никчемной жизнью и нежеланием мириться с утратой тех, к кому успел по-настоящему крепко привязаться за совершенно смешной срок, - даже пустая винная бутылка виднелась совсем рядом в траве. День был уже в самом разгаре; солнце сияло высоко; над речной заводью, из которой Крейн выбрался, звенел рой мошкары; шныряли туда и сюда стрекозы; на темной поверхности воды застыли желтые кувшинки. Легкий ветерок покачивал головки цветов, в обилии произраставших на берегу, шелестел в кронах деревьев…
- Ну и чудненькое местечко я выбрал, – пробормотал себе под нос Амброзий. – Глядя на все это, и умирать не хочется. Знал бы вчера – ни за что не остановился бы здесь.
Он принялся выбирать тину, запутавшуюся в волосах, потом сбросил туфли, - к счастью, ни одна из них не соскочила с ноги, пока он бултыхался в реке, - с трудом стянул штаны и повесил их сушиться на кусте, сам же прилег было в тенёчке, размышляя о будущем, - однако не о том, почему не смог утонуть; вампир еще не был готов задаться этим вопросом, - но жаркий день и усталость от потрясения быстро его сморили.
Проснулся Крейн от голода, - еще бы, ведь последний раз он хоть немного поел в таверне Тумультуозуса, а с того времени прошло уже… двое суток? Да, похоже на то, подумалось ему после небольших прикидок в уме, но чувство потерянности во времени не проходило, однако это, наверное, было нормально, учитывая то, что с ним случилось. От мыслей об этом он по-прежнему старательно отмахивался, едва они приходили ему в голову, желая поскорее забыть произошедшее здесь как страшный сон. Кое-как натянув штаны, Амброзий, шипя сквозь зубы ругательства, влез в усохшие туфли, после чего задумчиво потрогал повязку, - она так и не растрепалась, те, кто ее наложил, сделали это на совесть, но после купания в реке ее просто необходимо было сменить, и побыстрее. Почему-то подвергать свою жизнь и свое здоровье риску больше не хотелось. Не решившись вдаваться в подробности по этому поводу, Амброзий тихонько покинул берег и отправился на поиски необходимого.
Налий, фермерское поселение.
Он плутал более часа, пока не вышел к небольшому фермерскому поселению, и еще около получаса бродил вокруг, приглядываясь и оценивая обстановку. Тут царили тишина и покой, похоже, большая часть обитателей находилась где-то на работах в полях; он всего раза два заметил исфири, - один работал под навесом, чинил повозку, другой мирно дремал на лавке в тени одного из строений. Усмехнувшись, Амброзий прокрался дальше. На одном из дворов он увидел развешенное на просушку белье и собирался им воспользоваться. Стянуть рубашку не составило труда, - благо собак в этом дворе не оказалось, - правда, облачившись в нее, Крейн не удержался от презрительной мины, все-таки мужчинам-исфири было до него довольно далеко; он унаследовал от отца не только вампиризм, но и внушительное телосложение вкупе с высоким ростом, - по редким воспоминаниям матери, тот и тем, и другим весьма выделялся. Подходящих же штанов не нашлось, и вместо них он снял с веревки простыню, мысля пустить ее на перевязку культи.
Тут внимание Амброзия привлекло распахнутое окно. Быстро оглядевшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, он бесшумно подкрался поближе и прислушался. Внутри дома было тихо, и вампир без колебаний махнул через подоконник.
Налий, фермерское поселение. Один из домиков.
Мягко приземлившись на дощатый пол, Амброзий затаил дыхание, вновь прислушиваясь, а потом осторожно выпрямился и огляделся. Похоже, он попал в комнату, имевшую назначение сродни кабинету, - по крайней мере большой письменный стол и внушительный шкаф, занимавший полстены, наводили именно на такую мысль. Отложив простыню, Амброзий первым делом шагнул к шкафу; дверцы беспрепятственно открылись, но внутри не оказалось ничего, кроме книг. Тогда он вернулся к столу и, обшарив выдвижные ящики, мгновенно присвоил себе сотню найденных там аданов. Тут же захотелось сделать какую-нибудь каверзу, посмеяться над беспечными хозяевами, оставляющими открытыми окна, но в следующий момент в голову стукнула другая мысль, и Крейн, зачарованный ею, прихватил со стола чернильницу с крышкой, перо и целую пачку писчей бумаги. Завернув все добытое в простыню, вампир двинулся дальше. Побывав на кухне, он в спешном порядке сожрал четверть кастрюли мясной похлебки, видимо, приготовленной на вечер для работников фермы; в кастрюльке поменьше обнаружилась какая-то каша, - какая именно, Амброзий разбираться не стал, а, сунув туда же краюху хлеба, забрал всю кастрюлю, намереваясь съесть ее содержимое попозже, в более спокойной обстановке, а также один из кухонных ножей – хоть какое-то оружие. Потом он нашел путь в большую прихожую дома и перемерил там все башмаки, какие смог найти, но подходящего размера не оказалось. Собственно, за этим занятием он и услышал шум снаружи, - кто-то поднимался по лестнице в дом, - и решил ретироваться, поскольку в своей боеспособности после всего, что с ним произошло, был совсем не уверен. Тенью скользнув обратно, Амброзий покинул дом тем же путем, что и проник до этого, не забыв и собранное ранее добро, и благополучно скрылся.
Налий, где-то в полях. Одинокая рощица.
Уйдя довольно далеко, несколько раз по пути изменив направление, так, на всякий случай, Крейн, наконец, расположился на отдых в маленькой, с пяток-другой деревьев, рощице на краю пшеничного поля. Он разложил награбленное на траве, с довольным прищуром оглядел добычу, после чего приступил к самому насущному и трудоемкому – перевязке. Сняв тесноватую рубашку и освободившись от старых бинтов, Амброзий, насколько смог, самым внимательным образом осмотрел культю, и, не обнаружив, кажется, признаков воспаления, принялся кромсать простыню на полосы. Сама перевязка заняла не меньше часа; вампир порядком умаялся и попутно вспомнил все ругательства и проклятия, какие только знал, но в конце концов ему удалось соорудить нечто, похожее на повязку; получилось весьма хлипко, но он решил, что лучше так, чем совсем ничего. После этого, немного отдохнув, а попутно как-то незаметно для самого себя умяв всю кашу из кастрюли вместе с хлебом, Амброзий задумчиво уставился на письменные принадлежности.
«Если я этого не сделаю, то обязательно совершу какую-нибудь глупость,» – мысленно сказал он сам себе и прислушался, ожидая протеста, однако внутренний голос промолчал. Тогда Крейн взял первый лист бумаги, пристроил его на пеньке, придавив камешком, потом открыл чернильницу, обмакнул в нее перо и закусил нижнюю губу острым клыком, собираясь с мыслями.
«Ваше Высочество!»
Первая же строка заставила его злобно оскалиться; Крейн резким движением перечеркнул написанное и, макнув перо в чернила, начал заново.
«Милая Курадо. Наверняка Вы не поверите ни одному слову в этом письме, но Вы все-таки прочтите его до конца. Я бы и сам не поверил, что однажды сделаю что-нибудь эдакое. Я бы расхохотался в лицо тому, кто сказал бы мне об этом… и тем не менее я пишу Вам.»
Амброзий на мгновение зажмурился и глубоко вздохнул, словно перед прыжком, потом резко выдохнул; перо стремительно заскользило по бумаге, будто вампир-пират боялся, что его решимости не хватит надолго. В общем-то, так оно и было.
«Я знаю, что не заслуживаю в Ваших глазах ничего, кроме презрения. Я не питаю иллюзий на свой счет, я ненавижу лицемерие и не буду пытаться представить себя Вам в свете лучшем, чем есть на самом деле. Я знаю, что совершаю злые и бесчестные поступки, и это не потому, что у меня было несчастное детство или дурное воспитание, - я именно таков, каков есть. Я стал убивать, едва только научившись твердо держать нож в руках. Многие ходить научаются позднее. И если бы за каждого убитого с тех пор прибавляли по году жизни, я уже был бы бессмертным. И я не нахожу в этом ничего плохого… мне это нравится. Но когда я впервые увидел Вас, а точнее, Ваш портрет, что-то будто бы перевернулось. Знаете, я почувствовал себя… нормальным. Способным на нечто большее, нежели жизнь разбойника и убийцы. И я испугался этого чувства, но не смог его подавить. Тогда я подумал – хочу быть рядом с ней, хочу узнать ее поближе, хочу защитить ее от всех невзгод, уготовленных ей судьбой. Это было так необычно. Но тогда я еще не понимал, насколько сильно желаю этого.»
Перо вновь окунулось в чернила; положив на пенек следующий лист, Амброзий сосредоточенно продолжил выводить руны; от охватившего его волнения почерк, и без того не слишком аккуратный, стал совсем резким, а нажим на перо заметно усилился; пару раз даже остались небольшие кляксы, но вампир не обратил на это внимания.
«После парада тоска поселилась в моем сердце. Я понял, что Вы недосягаемы для меня, даже более, чем Солнце, чем звезды или любая из Лун. Я мечтал о Вас, о том, чтобы похитить Вас, показать Вам небо, о том, как мы вдвоем будем парить в его вышине, среди звезд, над миром... Я думал, что тем самым вызову Ваш восторг и восхищение мною, но я также знал, что это абсолютно невозможно. И когда, наконец, я увидел Вас на корабле капитана Алье… я испугался… потому что понял, что не смогу сделать для Вас и одной миллиардной доли того, о чем мечтал. Я жаждал Вашего расположения… и боялся его.»
Крейн коснулся своей скулы тыльной стороной ладони, чувствуя, что кожа прямо-таки пылает огнем, однако спустя секунду снова склонился к листу, - начав изливать наболевшее, он уже не мог остановиться.
«Потом было Ваше падение, и мы с Сарой искали Вас… Знаете, Вы с ней – словно стороны одной монеты. Она похожа на Вас, и не только глазами, просто она рассудительнее… умеет слушать… если бы не события, произошедшие после, наверное, однажды я бы сказал ей все то, что никогда не осмелился бы сказать Вам… до сегодняшнего дня. Вы и она – лучшее, что вообще было в моей жизни. Да, лучшее. За те несколько дней, что я провел с вами, мне довелось испытать чувств больше, чем за все мои тридцать лет. И я не могу сказать, что мне это не нравится. Да, это ужасно, это губит душу, рвет ее в клочья… и все-таки это и прекрасно тоже.
Теперь Вы понимаете, почему я так разозлился на всех вас, когда увидел в компании с Ирбисом? Мне было страшно терять сокровище, что я обрел за ту пару дней, что был с вами. До судорог страшно. Не судите меня строго, страх действительно может толкнуть на воистину безрассудные поступки… впрочем, я верю, что Вы еще слишком молоды, чтобы это знать, и надеюсь, что никогда и не познаете.
А в плену на корабле… как я мог простить то, что вас всех спас этот сфириец, а не я?! Разве после этого мне удалось бы заслужить у вас хоть капельку внимания? Нет, конечно. И так оно и произошло.»
Он зажмурился, переводя дух. Воспоминания о недавних событиях резанули душу, будто свежую рану; к горлу подступил комок; Амброзий с трудом сглотнул и поспешил продолжить письмо.
«Теперь Вы и Сара в безопасности, вернетесь к прежней жизни… наверное, Вы даже выйдите замуж за этого сфирийца, ведь он Ваш герой и спаситель… пожалуй, спустя какое-то время я даже смогу радоваться этому, ведь, по здравому размышлению, этот пройдоха гораздо лучше и уж точно в тысячу раз достойнее меня… но пока не могу. Впрочем, это не важно. Я хочу вот что: чтобы Вы помнили обо мне. Жизнь исфири много длиннее человеческой, в ней произойдет множество и множество событий, но пожалуйста, умоляю Вас, оставьте в Вашей памяти местечко для меня. Мне не нужно золото, мне даже не нужна моя жизнь. Если Ваши солдаты поймают меня и повесят, я умру с легким сердцем, если буду знать, что Вы помните обо мне. Я хочу, чтобы то хорошее, что еще во мне осталось, не исчезло во времени. Пусть я не смог стать для Вас героем, но если бы не Вы и Сара, я бы никогда не сумел бы найти в себе эти крупицы… человечности.
Я благодарен Вам, если Вы прочли это письмо. Я ни за что и никогда не сказал бы Вам всего этого вслух. Передайте мою благодарность и Саре, - она останется в моем сердце как самый прекрасный друг… хотя наверняка сама она обо мне так не думает.
PS: рассчитываю на Ваш ответ на все это. Хочется определенности по поводу моей просьбы – да или нет.»
Не перечитывая письма, Амброзий внизу последнего листа в два размашистых росчерка вывел свои инициалы, - «А.К.» - подождал, когда чернила высохнут, после чего аккуратно сложил все листы и тут только спохватился, что запечатать письмо-то нечем. Досадливо скрежетнув зубами, он перевязал письмо полоской ткани, оставшейся от простыни, и на внешней стороне аккуратно дописал: «Её Высочеству принцессе Курадо».
Теперь оставалось только доставить послание. Немного пожалев о том, что не потрудился поискать в фермерском поселении шляпу, - она сейчас так пригодилась бы от солнца, - Амброзий облачился в рубашку, приткнул нож за пояс, слегка пригладил волосы, требовавшие уже не только гребешка, но и ножниц, и, прихватив письмо, отправился в путь, бросив все остальное тут же за ненадобностью.
==> Лодочный причал Юуналий
